Родник Олафа

Не желалось ему даже притрагиваться к веслу, а все ж взялся за отполированное древко под серым взглядом дядьки Арефа. Так-то его величал Степка Чубарый?

Жилистые загорелые длани волхва будто и не ведали устали совсем. Он загребал и с одного борта, и с другого. И за лодкой аж волны шли длинными налимьими усами.

Сычонок тоже принялся грести помаленьку, стараясь не касаться мозолями древка весла. Но скоро и плотнее ухватился, да те мозоли и полопались, кровью потекли, защипали. Сычонок тогда окунул обе руки в воду, дабы чуть остудить, утишить боль.

Хорт помалкивал.

Вдруг из-за поворота налетела стремительная, аки стрела, птица, вся радужная, оранжево-зелено-голубая, с черным копьем-клювом. Таких-то на Гобзе Сычонок не примечал еще. Он оглянулся на Хорта. Тот ничего не сказал, только кивнул. И не ведомо кому: то ли мальчику, то ли той птице радужной, коей и след простыл, то ли самому Днепру, и наславшему увертливую пичугу. Так мальчику и почудилось: что-то ведал Хорт про все, и оно ему раскрывалось. А мальчику – нет. Чужой был Днепр, совсем не подобен Гобзе. Ну, ежели только самую малость.

После боров и дубрав пошли по берегам вырубки, луга, пестреющие цветами. Скоро и весь на крутом холме показалась: серые избы, огороды, поля с зелеными всходами. По низине паслись коровы с овцами, дальше – лошади. Пахло цветами и травами.

С холма, наверное, лодку приметили, да никто к ним не вышел на берег. Лодка обогнула истоптанную коровами песчаную косу в свежих и засохших лепехах, и на песчаном лбу с ивой они увидели голых ребятишек, те прыгали в воду с разбега, вскрикивая и хохоча. Вот один из них заметил лодку и сразу сказал остальным. И все мигом примолкли и обернулись к лодке. Смотрели, смаргивая с ресниц капли воды, отрясая от песка руки, отгоняя слепней, уже входивших в силу.

Хорт загребал веслом. Сычонок старался от него не отставать.

Чуть подальше от ребят в траве возились две собаки, большая и малая, играли, покусывая друг друга, виляя хвостами. Вдруг маленькая кудлатая светлая собачонка тоже заметила лодку, сразу вскочила и залаяла, большой пес тут же вздыбил шерсть на загривке, поднял хвост и грубо подхватил лай.

– Гой еси[240], ребятки! – зычно молвил Хорт.

И те еще сильнее оробели.

– Али иначе и не бают путникам во Боровиках? Токмо гав и гав?

И тогда самый старший из ребят, с мокрыми русыми волосами, губастый, сказал:

– Гоясы[241]!

Тут и остальные негромко стали приветствовать лодочников. А собаки, лая, сбежали к самой воде, и маленькая даже в воду вошла.

Под взглядами ребят лодка шла дальше.

Тянулись обрывистые берега, в них темнели дыры ласточкиных гнезд, и сами ласточки ныряли туда и выныривали и носились во всех направлениях, остригая синий днепровский цветочный травный солнечный воздух, и будто потому и благоухал он вельми[242].

Вырубки были и дальше, в одном месте на берегу громоздились бревна, готовые к отправке в Смоленск. Как видно, жители Боровиков гоняли плоты и хорошо на том зарабатывали. Городу всегда нужен лес, пожары то и дело заставляют смольнян обновлять свои одрины. Церкви строит князь Ростислав. Правда, в смядынском монастыре он уже затеял храм из камня, как и собор Мономахов.

Реку переплывала змея с желтыми пятнами. Как лодка приблизилась, она резко повернула и заструилась обратно.

– Не уристань, анжь[243], – окликнул змею Хорт.

И змея, еще немного проплыв к берегу, стала поворачивать – и снова устремилась к нужному берегу.

Хорт улыбался. А Сычонок поеживался. Он помнил рассказы бабы Белухи про царя змей с золотой короною. А на этом и желтели пятна золотом, как на Тугарине Змеевиче, что сожирал по целой корове и выпивал бочку вина зеленого да так ревел, что желуди по дубравам со стуком летели.

– Не слыхал про кашу из змеи? – вдруг вопросил Хорт.

Сычонок помотал головой.

И Хорт поведал про полоняника в степи половецкой, робил он у ведуна тамошнего, травника, и как-то половец тот посвистал, и сбежались к нему гадюки, он бросил их в котел, семь раз воду менял, и земля кругом почернела, а потом пшена сыпанул и сварил кашу, наелся. А полонянику велел котел помыть, токмо остатков не исть. Полоняник отпробовал все же, и тут-то уши его отверзлись для речей трав, зверей и птах. И полоняник пустился наутек, травы и звери с птицами ему помогали, добежал до моря, сел в лодку и отплыл. А половец за ним гонится. И крикнул с берега, мол, как дома-то будешь, свари кореньев чернобыльника, ишшо более того познаешь. Тот так и поступил…

– И почто он сице содеял? – вопросил Хорт.

Мальчик не ведал.

– Зело жаден бысть, – сказал Хорт. – Яко и всяк человек. И на то вельми ухыщрение надобно, дабы на волоске остановиться, удержатися. На волоске от туги[244]. В велий жадности и туга велия. Чуешь?..

Хорт еще некоторое время греб и ничего не говорил.

Затем молвил:

– И тот богач слуханья враз стал лишеником. Все позабыл, что слышал, покудова не убежал, а новых глаголаний птиц и трав не разумел более. Так-то.

Сычонок смотрел на волхва, ждал, что он еще поведает, но тот молчал, греб.

А потом вдруг как будто вспомнил: