Родник Олафа

– А дружок твой горазд на голоса, будто тоже каши гадючной отведал, и конем ржать, и сычом посвистывать.

Плескалась вода.

Плыли дальше.

И Сычонок не стерпел да и сложил губы дудочкой и заунывно, чарующе засвистел. Волхв даже и грести перестал.

– У-у-у, сице твоя речь?.. Знатно!.. – Он снова греб. – Кто исхитрил тебя, малый?..

Сычонок пожал плечами и ткнул себя пальцем в грудь.

– Сам?.. Али каши гадючной отведал? – вопросил Хорт и показал в улыбке сильные белые зубы.

Мальчик поежился снова. Не мог он взять нужный лад с этим человеком. И боялся его, и не верил, что в лодке с ним плывет, и не ведал, что будет дальше.

2

Уже поздно вечером Хорт направил лодку в устье какой-то малой речушки, причалил, велел мальчику вылезать и сам вышел на песчаный берег, вытащил лодку, разогнулся, расправил плечи, морщась. Устал. Они и до этого четыре раза уже выходили на берег то водицы испить из родниковых ручейков, поесть щавеля и еще каких-то кислых и сочных кореньев, что вырывал Хорт из земли, то справить нужду.

Они поднялись выше. Здесь тоже лес был сведен и зеленели луга и болотинки, меж которых белели березняки и трепетали листвой осинники.

А впереди лежал холм, червленый от каких-то цветов. К нему мальчик и Хорт и пошли неторопливо. Дневной зной спал. Но еще было очень тепло. Во всех далях куковали кукушки, раздвигая окоем. Мальчик косился на босые ноги Хорта, но тот шел себе, будто в обувке. Да тут была травянистая дорога, видно, и стада гоняли, и на телегах ездили за чем-то. Идти было легко. Только уже комары зудели. И мальчик с Хортом то и дело шлепали себя по шеям, по плечам.

Они поднимались на холм. Мальчик тронул красный цветок на длинной ножке, тот оказался клейким, будто в сосновой смоле или в меде. Над самым холмом пролетел аист с длинными ногами и долгим клювом, такими же червлеными, как и эти цветы.

Хорт как будто принюхивался, что-то высматривал. И вдруг указал на сухой склон, покрытый какими-то бугорками, согнулся и вырвал один, сдул с него песок и отправил в рот, посмотрел на мальчика. Тот и без слов все понял, опустился на колени на теплую землю и тоже вывернул светло-зеленый кочанчик, выдул из него песок и начал жевать. Ох и вкусно же было! Сочно, с кислинкой. А они уж целый день ничего не ели, кроме щавеля да кореньев. А эти кочаны величиной с орех, а то и с небольшой кулачок, были сытны, по крайней мере, пустой живот быстро наполняли. И они молча хрустели. Потом Хорт распрямился и пошел дальше, на верх холма. Сычонок не мог никак оторваться от едова, но последовал за Хортом, набрав в охапку этих кочнов. И, на ходу выдувая песок из них и отправляя в рот, смотрел на другой, более высокий и обширный холм.

На том холме виднелись истобки, огороды, поля и высокие тополя с березами. Только эта весь была многажды больше, нежели та, под названием Боровики, возле коей ребятня плескалась.

И Хорт рек, останавливаясь и откидывая грязные спутанные пряди со лба:

– Немыкари!

Сычонок сразу вспомнил все разговоры об этом сильном и богатом селе, начиная еще с тех, что вел Страшко Ощера, рассказывая о волхве Арефинском, что зело дублий. Село это теперь было отдано Мануилу, греку, епископу-скопцу, как говорили. Да и рыбные озера какие-то, что должны быть поблизости.

Отсюда, с Червленого холма, было далеко видать. Внизу тек Днепр. На том берегу в поле паслось стадо. Подальше начинался бор. От него наносило крепкий дух смолы и хвои. В другой стороне тянулись кустарники и перелески березовые и осинники, переходящие в какие-то странные ровные зеленые поляны, и над ними уже слегка стлались туманы, еще едва заметные, будто облачка чьего-то дыхания. И там парили белые птицы с изогнутыми змеиными шеями – цапли. То, видать, и было страшное Немыкарское болото. Уходило оно куда-то в сизую марь. Хорт туда глядел, и ноздри его раздувались, брови напряженно шевелились. И мальчику было не по себе. Он вспоминал повесть Стефана о том болоте, куда его и направил ради жертвы Яше-Сливеню Хорт, вот этот самый волхв, дядька Арефа. А какой он им со Степкой дядька?.. Мальчик исподлобья смотрел на волхва. А тот пошевеливал грязными пальцами ног, и пальцы его долгих дланей шевелились, и весь он как будто трепетал под рваной рубахой, будто что-то с его телом происходило, может, чем покрывалось… Так ведь на то и Хорт, оборотень!.. Осенило мальчика. Но ему-то почудилось, что тело Хорта прорастало не шерстью вовсе, а – перьями. И он просто чуял, что дядька сейчас толкнется от земли в красных липких цветиках и взлетит, уйдет навсегда в свою марь болотную, туда, к белым цаплям. И будет мальчик здесь блуждать один аки перст. Сычонок и кочанчики жевать прекратил, следил за Хортом.

А тот вдруг сжался, сгорбился и чуть присел, еще ниже склонил голову…

У Сычонка сердце захолонуло. Ну осе! Сице и есть! Волколак!

Да тут он додумался бросить взгляд в сторону Немыкарей: на склоне холма поднималась пыль. То был табун лошадей, его гнали два верховых – наверно, сюда, на эти луга, уже влажноватые, – то пало грудие росное[245].