Романс о великих снегах

* * *

Раннее утро ещё укрывалось туманами, от небольшого озера за огородом тянуло зябкой свежестью. Запряженный конь, стоявший во дворе, фиолетовым глазом косил на Максима Прокоповича, хлопотавшего кругом телеги. Временами конь тревожно всхрапывал, ощупывая воздух розоватыми колечками ноздрей, будто чуял что-то необычное, затаившееся в туманном воздухе.

– Ну, ты не передумал, Князь? – спросил старик, поправляя конскую упряжь. – Может, с мамкой останешься? Поспишь, потом пойдёшь с ней в магазин. Повидлом будешь торговать. Колёсной мазью.

Степашка, сонно улыбаясь, посмотрел на вожжи. – А ты дашь мне порулить?

Дед усмехнулся в бороду. – Куда ж я денусь? Дам.

– Тогда поеду.

– Вот спасибо, уважил. – Максим Прокопович повернулся к дочери, вышедшей на крыльцо. – Ты нас не теряй. Под вечер возвернёмся. Но! Поехали!

Старая дорога, проштопанная травой, временами терялась в тумане. Стародорожье поначалу стелилось по-над бором, проходило по чистым полянам, которые тут назывались еланями. Потом, обтекая пригорки, стародорожье повернуло к берегу мерцающего озера, сонного ещё, словно бы смотрящего вполглаза. Но это был другой лоскут голубоватого озера – не «домашнего», не знакомого Степашке. Из камышей под берегом взлетали утки, посвистывая крыльями. Рыба в тихих заводях всплёскивалась – круги расплывались. В телеге негромко, неспешно беседовали:

– А папка знает, что мы в гости к нему едем? – Да откуда ж ему знать?

– А что он строит?

– Дачу какую-то. Дом.

– А кому он строит?

– Бабе Яге.

Мальчик улыбнулся.

– Баба Яга живёт в избушке на курьих ножках.

– Это в сказке. – Прокопыч поправил старую соломенную шляпу. – А в жизни – баба Яга решила в хоромы перебраться.

Князь иногда не понимал: дед говорит серьёзно или шутит.

Дальше дорога покрыта была муравой – трава под названием спорыш или гусиная травка, или птичья гречиха; парнишка уже усвоил эти премудрости. Иногда цветы свечками горели между колеями. Подорожник, придавленный копытом или тяжёлым тележным ободом, упрямо распрямлялся за спиной.

Степашка с любопытством глядел по сторонам. Потом спохватился:

– Дай порулить. Ты обещал.

– Не егози. Обещанного три года ждут. Видишь, какие здесь повороты. Свернешь оглоблю, что будем делать?

Корнями вдоль и поперёк прошнурованная дорога виляла, уводила в колдовскую гущу сосняков. Солнце подросло над бором, но самые огромные деревья не давали подростку этому на волю вырваться – только редкие лучи золотыми стрелами пролетали в дыры между кронами, в траву втыкались. Сосновые лапы местами нависали над самой дорогой, за дугу схватиться норовили. Становилось сумрачно, тревожно. Стальная коса на телеге – за спиною Степашки – мерцала, напоминала молоденький серебрящийся месяц. Туман между деревьями бродил, как привидение, в белой, разодранной одежде. Степашке стало не по себе – пододвинулся, прижался к тёплому боку старика.

– Озяб?

– Ага… маленько…

– Вон телогрейка. Накинь. – Не хочу.

Максим Прокопович пожал плечами.

– Ну, извиняйте, Князь. Боярской шубы нету.

Степашка не понял.

– А какая такая «боярская» шуба? Старик глазами показал.

– А вон растет боярка, она как раз такую шубу носит. Зимой, конечно. Теперь-то не увидишь. Боярка свою шубу спрятала, чтобы моль не попортила.

Мальчик улыбнулся, глядя на боярышник – минутная тревога улетучилась. Туман впереди разорвался под налетающим ветром. Деревья расступились на повороте – утреннее солнышко сочно розовело вдалеке.

– Царевна-ягода! – сказал старик, приподнимая соломенную шляпу над головой. – Здравствуйте, ваше сиятельство!

– А кто там? – Степашка головёнкой повертел.

– А вон, за соснами идёт. Не видишь?

– А кто там? Солнце…

– Да? Ну, значит, мне показалось.

Дальше втихомолочку поехали. Слушали запевку утренних пичуг, редкий скрип деревьев, скрип колёс. В низинах по бокам дороги туманы пластами лежали, принакрыв молодые сосенки.

Испуганная птица выскочила из травы – перебежала дорогу. – Деда, а кто это?

– Дрозд.

– А почему иногда говорят: дать дрозда. Это как?

– Ну, видишь, как он убегает, спасается? Вот это и есть – дать дрозда. Хотя и по-другому растолковывают. Дроздов-то много на земле, и толкований много.

В низинах было пасмурно, роса россыпухой блестела.

Прохлада под рубаху запускала пальцы – щекотала. Мальчик потешно передергивал плечами, ёжился. Впереди дорога, наконец-то, выпрямилась. – Деда! Ну, дай порулить! Ну, теперь-то можно.

– Можно, тока осторожно, – согласился Прокопыч. Управлять повозкой не так-то просто, как может показаться со стороны. Тугая, сыромятная вожжа – будто налим – так и норовила выскользнуть из мальчишеских рук, ещё не сильных. И вскоре ему надоело с «налимом» тягаться. Возвращая вожжи, он зевнул, потом прилёг на телогрейку. Стал смотреть на небеса, проплывающие над дорогой, на сосны, приветливо качавшие мохнатыми лапами. Старую скрипучую телегу, словно большую люльку, размеренно покачивало, и Степашка незаметно для себя смежил ресницы, уютно угнездившись под телогрейкой и дождевиком.