Романс о великих снегах

И проснулся он от приглушенного конского ржания. Телега стояла в тени под деревом, а тёмно-карий конь, стреноженный, стоял неподалёку, ржал – дед, наверное, дал ему ржи.

– А где это мы есть? – спросил Степашка.

– Лебяжье озеро, – ответил дед, переставая работать литовкой.

Отличные покосы находились на берегу Лебяжьего озера, от которого осталось одно название: много лет назад красавцы лебеди почему-то перестали тут гнездиться. Может, обиделись на браконьеров, из города однажды приехавших сюда, и спьяну, сдуру устроивших дикую бойню – лебяжий пух и перья на десять вёрст в округе разносило ветром. А может, самолёты виноваты – кукурузники над полями кружились, землю посыпали ядохимикатами. Так или иначе, но Лебяжье озеро давненько не видит лебедей, не слышит лебединых перекликов.

Солнышко поднялось в полный рост – ободняло.

Максим Прокопович на берегу молодо размахивал литовкой – ровными рядами валил траву, цветы, из которых выползала то божья коровка, то пчела, то стрекоза, дребезжащая слюдяными крылышками. Изредка дед останавливался. Брал брусок – подтачивал сияющее лезвие. И опять литовка белой щукой плескалась и шуршала в зелёном омуте взволнованного разнотравья.

Мальчик ходил поодаль, граблями ворошил подсохшие валки. Чему-то улыбался. Дух земляники витал над покосом, головёнку дурманил. Запнувшись, мальчонка хлопнулся на кошенину. Посидел, перебирая траву. Взял пучок и понюхал.

– Князь! Ты пожуй. Чо нюхать-то? – Дед из-под руки на небо посмотрел, бороду почесал. – Однако хватит. Скоро жар навалится.

Мальчик посмотрел по сторонам. – А папка-то мой где?

Прислушиваясь к чему-то, старик пожал плечами. – Топора не слышно. Кто его знает? Может, он батрачит где-то в другом месте.

– Так ты же говорил, что здесь.

– Да это не я говорил. Это мне так сказали. Наш мужик. Деревенский. Слышал звон, да не знает, где он. – И опять старик на небо посмотрел – дырчатая тень от шляпы конопушками упала на лицо. – Пошли, работник. Ложкой поработаешь.

Они поели, сидя в тенёчке под берёзой. В шалаш забрались. Там было глухо, сумеречно, и ощущался дивный, вкусный аромат, похожий на запах земляничного варенья. Степашка даже облизнулся от такого сказочного духа. Вольготно растянувшись на травяной перине, мальчик стал рассматривать стены шалаша и потолок. Солнечный свет кое-где золотыми иглами протыкался в щели, наискосок струился, высвечивая пылинки. Янтарная смола сосулькой протопилась над полукруглым хвойным сводом шалаша. Степашка покачал тёплую ребристую сосульку – прилипла к пальцу, растянулась и долго не хотела отлипать.

Старика в шалаше разморило, и мальчонка рядом с ним заснул, чему-то улыбаясь. Ему приснилась Царевна-ягода, розовощёкая, идущая по небу, ступающая лугом возле реки.

Над головой царевны полыхала яркая корона – глаза слепила.

Прокопыча не было рядом, когда он проснулся. Зевая, выбрался наружу и увидел огромное оранжевое солнце, наклонённое над вершинами темнеющего бора. Над поляной стихали стрекозы. Кукушка вдали куковала – слёзы роняла в траву под деревьями, где вскоре поднимутся кукушкины слёзки – цветы.

– Деда! – позвал Степашка. – Где ты?

Весёлое эхо в деревьях откликнулось, и мальчик подумал, что там кто-то есть.

– Эй! – погромче позвал он. – Дед! – Нет! Нет! Нет! – повторило весёлое эхо.

Мальчишка затаился, приоткрывая рот. И мир вокруг него таинственно затих. Только странный какой-то замирающий звон мерещился над луговиной – дед, наверно, там литовку бруском отбивал.

Кругом подсыхали подрезанные косички бледно-зелёной обескровленной травы. Яркие свечи кипрея погасли – фитильками тёмными скукожились. Незримые кузнечики постукивали молоточками по своим наковальням, спрятанным в кустах. Беззаботно порхала нарядная бабочка, похожая на лепестки цветка. Лошадь возле реки паслась, метёлкой хвоста отбиваясь от паутов. А дальше, у берега, виднелось нечто похожее на фигуру деда, удившего рыбу.

Шагая к берегу, Степашка поскользнулся, едва не упал. Остановившись, удивленно посмотрел под ноги. Земля вокруг пестрела пахучей «красной глиной» – земляника. И мальчик вспомнил рассказы деда, похожие на сказочную небыль.

Раньше, говорил Максим Прокопович, вместо глины русские печи в избах обмазывали спелой земляникой или другой какой лесною духовитой ягодой; вот почему в наших избах такой дивный дух и такие вкусные хлеба, самые вкусные на белом свете.

Ягоды было полно, и Степашка, босоногий сорванец, опять поскользнулся, будто на влажной красноватой глине. А потом он сел на пенек и стал – не хуже медвежонка – «лапу сосать».

Он смешно пыхтел, вытягивая шею – пытался ягоды слизнуть с ноги. Крутился и вертелся и так, и эдак, пока не шлёпнулся – аж зубы клацнули.

– Деда! – сердито позвал. – Хватит рыбалить!

Почесав ушибленное место, Степашка приблизился к «рыбаку» и растерянно похлопал глазёнками; увидел чёрный обломок дерева, из которого – наподобие удилища – торчала длинная сухая ветка. А возле этого обломленного дерева и дальше – земляники столько понасыпано, будто кто кузовки опрокинул…