Роскошь нечеловеческого общения

— Я… Я…

— Короче, платить будете?

Карина Назаровна посмотрела на бумажку, которую бросил на барьер старший, полезла в карман плаща, достала кошелек. Сюда она ехала на такси, оставшихся денег хватало как раз на то, чтобы заплатить штраф. О том, чтобы везти Гошу домой на машине, не могло быть и речи.

— А как я поеду обратно? У меня тут… на такси не хватит…

— Я-то здесь при чем? — спросил старший, глядя на Карину холодными глазами.

— Как же нам ехать? Ночь на дворе…

— Это не мои трудности, — спокойно сказал старший. — Так что, забираете своего психа или пусть у нас спит?

— Забираю, — сказала Карина Назаровна. — Где он?

— Деньги давайте, — заметил старший.

— Да-да… Конечно…

Она пересчитала купюры еще раз, надеясь, что, возможно, ошиблась при первом подсчете и у нее что-то останется, но надежда оказалась тщетной.

Старший, не глядя, смахнул деньги в ящик стола.

— Вова, приведи там этого… Крюкова.

— Ага, — ответил Вова не по уставу.

Когда Вова, широко ухмыляясь, прошел мимо Карины Назаровны, ее обдала густая, теплая волна водочного перегара, распространяемого молодым служителем порядка. Женщина вздрогнула и инстинктивно посторонилась. Вова подмигнул ей и скрылся за дверью. Через несколько минут там послышались шум, голоса, тупой стук, словно кто-то несколько раз ударился головой о стену, дверь открылась, и перед обществом, собравшимся в приемной, предстали все тот же пьяный Вова и не менее пьяный писатель Гоша Крюков. Увидев его, Карина Назаровна громко ахнула, чем вызвала короткую серию смешков среди наблюдающих за сценой встречи работников вытрезвителя.

Всю Гошину одежду составляли длинные, зеленые, расписанные волей художника белыми ромашками трусы.

Карина Назаровна впервые видела Гошу в таком виде и даже поначалу не узнала старого знакомого — уверенного в себе глашатая демократии, мастера пошутить, посмеяться, поерничать, злого на язык и на оценки, критикующего всех и вся и, кажется, ничего и никого не боящегося.

Тощий маленький человечек с кривыми волосатыми ножками, впалой грудью, спутанной копной грязных волос и с совершенно заплывшим синим лицом — Карина Назаровна с трудом признала в этом типичном клиенте вытрезвителя прогрессивного писателя Георгия Крюкова.

— Гоша… Господи! Что с тобой? — воскликнула она с неподдельным ужасом в голосе.

— Все нормально, — быстро сказал тощий мужичок, и только тут Карина Назаровна окончательно уверилась в том, что перед ней именно Гоша. Голос его оставался все тем же — скрипучим, едким и уверенным.

— Карина… Это ты? — голос Крюкова внезапно ослаб. — Слава богу…

— Ну что? Отпускаем? — спросил Вова.

— Если будет хорошо себя вести… Будешь, ты, мыслитель? — Старший посмотрел на Крюкова прищурившись, и в выражении его глаз Карина Назаровна не заметила ни злости, ни презрения. Был в них даже какой-то намек на доброту. Или ей просто показалось?

— Спасибо вам, — серьезно сказал Крюков, обращаясь непонятно к кому. Спасибо.

— Не за что, — заметил Вова и потрогал костяшки пальцев на правой руке. Если что, обращайтесь. Всегда рады помочь…

— Да, да. — Крюков закивал, начал топтаться на месте. — Ну что? неожиданно вскинув голову, обратился он к Карине. Его словно бы нисколько не смущал собственный вид, словно не голый и побитый стоял Гоша в приемной вытрезвителя, а сидел, как всегда, на кухне за бутылкой водки и беседовал с хорошими приятелями. — Ну что? Поехали? Вы готовы, Карина?

— Да, — ответила она. — Я все уже здесь…

Карина Назаровна вопросительно посмотрела на старшего. Тот кивнул.

— Тогда вперед! — скомандовал Крюков и шагнул было к дверям.

— Да-а-а, — протянул Вова, ухватив писателя за тощее плечо. — Не рановато выпускаем?

— Ты прямо так собрался, друг? — спросил старший. — Одеваться не будем?

— Ах да…

Крюков смущенно улыбнулся. Это получилось у него странно, совершенно по-детски — улыбка расцвела на заросшем, разбитом лице, и оно на мгновение просияло, словно бы даже осветив помещение вытрезвителя.

— А где вещи-то? — спросил Крюков.

Из коридора показался человек в белом халате, накинутом на джинсовый костюм. Он осторожно, не прижимая к себе, нес одежду писателя — развалившиеся сапоги, галифе, грязную рубашку, ватник…

— Гоша, это твое? — изумилась Карина Назаровна.

— Мое, мое, — успокоил ее писатель. — Встречают здесь, конечно, по одежке, — усмехнулся он, почесав разбитую скулу, — а провожают правильно — по уму…

На этот раз улыбнулся и старший.

— Это точно, — сказал он. — По уму, по уму… Тебе Вова, я смотрю, мозги вправил…

— Вправил, вправил, уж будьте любезны, — серьезно ответил Крюков, натягивая галифе.

— Ладно, давай быстрей. Не задерживай.

— Работы много? — ехидно спросил Гоша. Он уже был одет. Крюков несколько раз стукнул каблуком по полу, чтобы ладней сидел разбитый сапог, шагнул к Карине Назаровне, взял ее под ручку, другой рукой помахал старшему, а затем, с поворотом, — Вове.

— Всего вам доброго, — сказал он.

— Ага. И вам того же. Заходите почаще, — сказал Вова.

— Зайду, — серьезно ответил Крюков. — Обязательно зайду. Ну, до свидания.