Роскошь нечеловеческого общения

Вообще, тогда ситуация была, что называется, патовая. Развалился Союз, и Город внезапно оказался лишенным поставок продовольствия из бывших республик. Молдавия, Украина, Прибалтика — все как отрезало в одночасье. А Греч вырулил из этого тупика, вытащил город, не допустил голода. Суханов знал, чего это стоило Павлу Романовичу, знала жена Греча, знали еще несколько близких. Остальные принимали отмену карточек и твердые цены на хлеб и другие основные продукты питания как должное.

Нет, нехорошо Суханову рассказывать о своих прибылях. И тем более об обидах Генделя в связи с этими самыми прибылями.

— Ну, Паша… Как тебе объяснить…

— Да уж как-нибудь. Постараюсь понять. Может быть, моего опыта хватит, чтобы уяснить причину твоей связи с этим бандитом.

— Да, Паша, ерунда, на самом деле. Обыкновенный наезд. Такое бывает сплошь и рядом.

— Что он от тебя хочет?

— Да что хочет, что хочет? Денег хочет, вот и все дела. Не бери ты в голову. Погано, конечно, что все это на пленку сняли… Но ты же сам сказал, все правильно, Гендель не под судом, ничего на нем нет… Свободный человек в свободной стране.

— Ну да. Только когда формируется общественное мнение, неизвестно, в какую сторону может повернуться тот факт, что Гендель на свободе и гуляет, как честный труженик большого бизнеса. Я, вернее, знаю, в какую сторону он повернется. Все будет подано, да что там «будет» — уже подается таким образом, что мы покрываем бандитов, что мы и есть самая главная «крыша»… Вот и Гендель… — про него каждый в Городе знает, что это бандит первостатейный вот и Гендель, мол, на свободе, а почему? А потому что к нему друзья мэра в гости ездят. Что, я не прав?

— Прав. Ты, Паша, всегда прав. Как ни поверни.

— Не ерничай.

— Я же говорю, ты прав. По всем статьям. История поганая, но я, поверь, ничего сделать не мог. Мне нужно было к нему приехать.

Суханов вовремя осекся, едва не сказав, что, мол, это в их общих с Гречем интересах.

— Нужно… Мне тоже много чего нужно. Я повторяю тебе — ты вошел в политику. Ты уже давно человек публичный. Как Пушкин говорил — помнишь? — «Я человек публичный…». И поэтому ты уже не совсем себе принадлежишь. Ты должен за собой следить, Андрей, следить за своими действиями. За своими связями, за своим поведением. Эти шакалы — они только и ждут, чтобы мы где-нибудь, в чем-нибудь прокололись. И раздувают из этого целые романы. У нас одно оружие для борьбы с ними, и оружие очень эффективное — кристальная честность, кристальная, — повторил Греч с нажимом. — Прозрачность всех действий, открытость нашей работы — вот наши принципы. И строжайшее следование закону. Пусть предъявляют претензии — мы ответим. А будь у нас, как говорится, рыльце в пуху, — что тогда? Что до бандитов, я никогда с ними дела не имел и иметь не собираюсь. Повторяю: хочешь работать, как дикий бизнесмен, вожжаться с криминалом — пожалуйста. Только тогда, учти, ты мне не друг, не товарищ и не приятель даже. Тогда ты — мой враг. И разговаривать я с тобой буду, как с врагом. И действия предпринимать соответствующие.

Греч остановился посреди кабинета.

— Пойми, Андрей, пойми, что я хочу тебе сказать. «С волками жить — по волчьи выть» — это не наша установка. У нас она не работает. Я хотя и живу среди волков, как и ты, впрочем, но не хочу выть вместе с ними. Хочу человеком оставаться. В любых условиях. И при любых обстоятельствах. Ты понял меня, Андрей?

Последние слова Греч произнес совсем тихо, глядя Суханову прямо в глаза.

— Понял, — ответил Андрей Ильич. — Я понял тебя, Паша. Только это…

— Что? — быстро спросил мэр.

— Это, Паша, в наше время, знаешь ли, роскошь.

— Я тебе больше скажу, Андрюша. Это непозволительная роскошь. Оставаться независимым, когда все вокруг либо продались, либо норовят тебя купить, запугать, оболгать… Это просто непозволительная роскошь. Не-поз-во-ли-тель-на-я! Но мы должны с этим жить. Мы — это ты, я, это люди, с которыми мы работаем. А иначе я не могу.

— Это сложно, Паша.

— Сложно. А кто говорил, что будет легко? Знаешь, я думаю, что человеческие качества, простые человеческие качества — честность, в первую очередь, перед самим собой, независимость, порядочность, в конце концов, — они важнее всех политических рейтингов и всего остального. Я не говорю уже о жизни человека…

Суханов посмотрел на часы.

— Куда сейчас?

— Куда… Встреча у меня… Деловая.

— А-а, — Греч усмехнулся. — Ну, давай. Постарайся больше не ставить нас в такое положение…

— Проблема снята, — ответил Суханов и, пожав мэру руку, повернулся к двери.

Запикал мобильный телефон. Греч поднес трубку к уху, послушал несколько секунд.

— Да. Я все понял. Скоро буду.

— Что-то случилось? — Суханов замер в дверях, услышав в голосе Павла Романовича знакомые еще по девяносто первому году интонации — они возникали только во время большой беды.

— Случилось. Лукин в больнице.

— Что с ним?

Суханов прикрыл дверь.

— Пожар на даче. Больше ничего не знаю. Он в Первой городской.