Россия. 1917. Катастрофа. Лекции о Русской революции

Ещё находясь в Царском Селе, Государь вызвал в Ставку своего начальника Штаба генерала Михаила Алексеева. Генерал Алексеев страдал тяжёлой болезнью почек, и он в декабре 1916-го, пользуясь затишьем на фронтах, испросил трёхмесячный отпуск и лечился в Севастополе. Государь вызвал в Ставку Алексеева, не долечившегося, больного, у него были боли, температура. Генерал Алексеев в Ставку прибыл 19 февраля. А 22-го из Царского Села в Ставку выехал Государь. О причинах этого отъезда учёные гадают. Но на самом деле она совершенно проста: надо было готовить армию к весеннему наступлению. То, что решили на февральском Совете начальников штабов союзных держав в Петрограде, надо было воплощать в жизнь, и Государь едет в Ставку, чтобы лично возглавить этот процесс в сотрудничестве, понятно, с начальником своего Штаба.

Государь писал, что с генералом Алексеевым захватывающе интересно работать. Гениальный штабист – его называли русским Мольтке – уже зарекомендовал себя в кампании 1915 года, вывел войска из Польши, не дал возможности германцам окружить ни одну крупную часть, и это при превосходстве тогда немцев на фронте во всём.

Вот в этой ситуации Государь едет в Ставку, ничего не зная о волнениях в Петрограде. Забастовки постоянно идут. Но то, что уже начинает проливаться кровь, впервые он узнает вечером в субботу 25 февраля. Вечером в субботу, а это была третья неделя поста и наступало Крестопоклонное воскресенье, ему присылают телеграммы генерал Хабалов (телеграмма № 486) и министр Протопопов (телеграмма № 179), в которых они сообщают о беспорядках и о том, что полиция и войска не могут удержать под контролем демонстрации бунтовщиков, как они пишут.

И в ответ около 21 часа 25 февраля Хабалов получает из Могилёва, то есть из Ставки, царскую телеграмму, известную всем. Она вызывает улыбку, но на самом деле никакая улыбка тут не к месту. Это очень жёсткая телеграмма: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжёлое время войны с Германией и Австрией». Одновременно он распускает до апреля Государственную Думу.

Надо понимать, что эта телеграмма позволяет полиции и войскам применять оружие на поражение против демонстрантов. Потому что если в один день Государь повелевает прекратить беспорядки, а выходят стотысячные, двухсоттысячные толпы, то, конечно, это можно сделать только оружием, причём не полицейскими револьверами и саблями, а пулемётами и артиллерией.

Одновременно, казалось бы, Государь должен был сообщить начальникам армий о том, что в Петрограде плохо и надо быть наготове, но в первую очередь командующему Северным фронтом, который впрямую примыкает к Петрограду и войска которого могут понадобиться, то есть генералу Рузскому, и командующему Балтийским флотом (главный штаб базирования – это Гельсингфорс, тыловой – Кронштадт) вице-адмиралу Адриану Непенину. Он должен Николая Рузского и Адриана Непенина поставить перед задачей быть готовыми к подавлению беспорядков. Но этого Николай не делает. Он даёт это повеление немедленно прекратить беспорядки, ожидая, что прекратить их можно запросто силами одного Петроградского округа.

26-го, в воскресенье, Император работал с генералом Алексеевым, писал супруге, гулял, читал, принял сенатора-юриста Сергея Трегубова, служившего при Ставке консультантом по военно-судебным вопросам, играл, как мы знаем, из его дневника, в домино. Днём Алексеев доложил на Высочайшее имя дополнительные телеграммы от Хабалова, в которых описываются события субботы и воскресного утра включительно.

А тем временем ситуация в Петрограде ухудшается. Уже вечером 25-го числа вышла из повиновения 4-я рота Павловского полка – отказалась участвовать в разгоне демонстрации. О стрельбе ещё речи нет. И казаки, которые там были, вместе с павловцами стали противодействовать полиции, и в результате один конный полицейский офицер был ранен и две полицейских лошади были убиты. Конечно, это ещё чепуха по сравнению с тем, что будет на следующий день, но это уже важные симптомы.

Николай пишет в письме Александре Федоровне вечером 25 февраля: «Я надеюсь, что Хабалов сумеет быстро остановить эти уличные беспорядки. Протопопов должен дать ему ясные и определённые инструкции. Только бы старый Голицын (то есть премьер-министр) не потерял голову».

В 21.20 25 февраля, в субботу, он пишет Императрице: «Выезжаю послезавтра (то есть 27-го), покончил здесь со всеми важными вопросами. Спи спокойно».

Государь до этого предполагал уехать 1 марта, но он перенёс отъезд раньше, на ночь с 27-го на 28 февраля. Почему? Вроде бы он уже знает о беспорядках, он знает, что там опасно. Почему он решает уезжать не позже, а раньше? Почему он решает не вызвать семью в Ставку, а ехать к семье в Царское Село из Ставки? В Ставке он окружён надёжными войсками. В чём же дело? Дело в том, что вся семья – Императрица и дети – больны корью в тяжёлой форме. Тогда корь – тяжёлая болезнь, и теоретически возможен даже летальный исход.