Российский колокол №7-8 2016

Общий штурм начался двадцать седьмого марта с «психической» атаки. Партизанский полк под командованием Бориса Ильича Казановича без единого выстрела обратил в бегство слабые духом красные части и ворвался на окраины города, захватив здание кирпичного завода.

В тот и последующий дни бригада Маркова, в которую теперь входил Офицерский полк, оставалась в глубоком, если можно так назвать отставание на десяток вёрст от авангарда, тылу. Они прикрывали переправу и обоз под станицей Елисаветинской. Несмотря на то, что на карту было поставлено всё, Корнилов не рискнул бросить в бой сразу все дееспособные воинские подразделения. Офицеры злились и ворчали, полагая, что уж они могли бы одним ударом решить исход штурма.

– Чёрт знает, что делается! – возмущался Марков, нервно шагая вдоль настороженно прислушивавшихся к не такой уж и далёкой канонаде командиров батальонов. – Кубанский полк мой раздёргали, а меня самого приписали к инвалидной команде! – он в сердцах топнул каблуком по раскисшей земле. – Сразу надо было давить, сразу! Все бригадой навалились бы! А так Богаевский один отдувается…

А бригаде Богаевского и в самом деле приходилось несладко. Преимущество обороняющихся в огневой мощи не поддавалось даже сравнению. Николай Андреевич, побывавший в германскую в разных переделках, давно не помнил столь интенсивного артиллерийского огня. На слух, так полсотни орудий «бахали» залпами, не жалея снарядов. Что могли противопоставить им «добровольцы»? Винтовки против пушек? Только силу духа и несгибаемую волю, круто замешанную на желании победить любой ценой или умереть. Только это… И, тем не менее, штурм не ослабевал. Красные сопротивлялись отчаянно, чего не ожидали командиры Добрармии – обычно, потеряв предместья, большевики редко стояли до конца.

Напротив, конница Эрдели[7] достигла значительных успехов, проведя охват города и закрепившись на окраинах под названием «Сады». К сожалению, дальше они не смогли продвинуться из-за плотного стрелкового и артиллерийского огня.

Шрапнель рвалась над залёгшими цепями, ежеминутно унося чью-то жизнь. К вечеру второго дня штурма армия потеряла не менее тысячи человек убитыми и ранеными. Пули зацепили генерала Казановича и кубанских полковников Улагая и Писарева.

Лишь двадцать девятого числа месяца марта в бой бросили Офицерский полк.

Рота Пашутина вместе с остальными ворвалась в артиллерийские казармы и закрепились там, ведя перестрелку с красными. Уже тут их настигло известие, что в отчаянной атаке Корниловского полка погиб Митрофан Осипович Неженцев, тяжело ранены полковник Индейкин и капитан Курочкин, пытавшийся прийти на помощь «корниловцам» со своими «партизанами». Кого-то новость повергла в уныние, кто-то только разъярился и рвался отомстить. Марков с батальонными и ротными командирами сбивались с ног, сдерживая вторых и приводя в чувство первых.

Ночью офицеры почти без сопротивления продвинулись к кожевенному заводу, где и оставались весь следующий день. Красные опять не жалели снарядов и патронов. Связь между подразделениями оставалась крайне неустойчивой – посыльные зачастую просто не могли пробиться под ураганным огнём. Никто не знал, вышел ли Богаевский к Черноморскому вокзалу, как предписывалось ему приказом главнокомандующего, удерживают ли «корниловцы» курган, стоивший жизни их командиру?

В полдень Маркова вызвали в штаб, который располагался на сельскохозяйственной ферме на юго-запад от Екатеринодара.

Николай Андреевич, пользуясь временной передышкой, вытащил из кармана закаменевший сухарь, разломил его, половину сунул в рот, а вторую задумчиво крутил в пальцах.

Сгорбившись, чтобы не возвышаться над остатками полуразрушенной стены, подошёл Чистяков. Плюхнулся рядом на землю, протёр забрызганное жидкой грязью лицо рукавом шинели, но только больше размазал.

– Он всех нас положить решил, – проворчал прапорщик зло.

– Сухарь хочешь?

– Кусок в горло не лезет…

– Зря. Зачем себя голодом морить?

– Вода у тебя есть, Андреич? Я всю свою выхлебал. Сушит меня от злости. – Чистяков потряс пустой флягой.

Пашутин передал ему свою фляжку, где оставалось ещё на треть воды, набранной в кринице под Елисаветинской.

– Спасибо, – прапорщик отвинтил крышку, отпил маленький глоток, посмаковал его на языке. Потянул обратно. – Ещё раз спасибо.

– Не падай духом, Саша, прорвёмся, – улыбнулся ротмистр.

– Не знаю, не знаю… – Покачал головой прапорщик. – Мне кажется, нас на убой гонят. А остаться должен только один.

– А мне кажется, ты преувеличиваешь. Нет сомнения, Екатеринодар нам достанется большой кровью, но не до такой же степени.

– Пусть так… – Чистяков вытащил из-за голенища финский нож, с которым не расставался и очень часто играл на привалах. Потыкал кончиком клинка в подушечку большого пальца. Сморщился. – Острый.

– Не балуйся. Не хватало ещё пораниться в разгар боя. А потом грязь занести.

– К чистому грязь не липнет. А вот чёрного кобеля не отмоешь добела.

– Что-то ты загадками разговариваешь.

– Не обращай внимания. Это я просто заговариваюсь. Устал сильно. – Чистяков зевнул. – Сейчас бы вздремнуть полсуток, а?