Российский колокол №7-8 2016

– Не отказался бы и полные сутки.

– Ничего, в Екатеринодаре выспимся. На чистых простынях. А потом выпьем шампанского.

– Было бы неплохо.

– И коньяку!

– И коньяку, – задумчиво согласился Николай Андреевич.

– Если доживём.

– Вот ты опять за своё! Верить надо в победу. Без веры ничего не выйдет.

– А я верю. Только в Туркестане говорят – на Аллаха надейся, а верблюда привязывай. – Прапорщик спрятал нож за голенище. – Ладно. Я пойду ещё чуток постреляю.

Пашутин смотрел на его измаранную рыжей глиной не только на локтях и полах, но даже и на спине шинель, и всё больше мрачнел. И так радости мало, сплошная безысходность, а тут ещё старинный приятель вместо того, чтобы подставить плечо и подбодрить, разводит пораженческие настроения.

– Господин корнет! – Поманил он к себе Задорожнего, который лежал за грудой битого кирпича (прямое попадание из гаубицы) в трёх шагах.

– Слушаю, Николай Андреевич, – офицер перекатился поближе.

– Приглядите за прапорщиком Чистяковым, голубчик.

– А что не так с ним?

– Да не нравится мне что-то господин прапорщик. Не полез бы на рожон глупой смерти искать.

– Как скажете, Николай Андреевич. Пригляжу.

– Спасибо, Игорь Ильич, – кивнул Пашутин, отворачиваясь к позициям большевиков. Оттуда опять щедро сыпали пулемётными очередями. Большая часть пуль улетала в чисто поле, но кой-какие отклонялись от общего пути и высекали осколки в кирпичной кладке, за которой пряталась рота.

Через полчаса с небольшим вернулся Марков, который объявил: «Наступление по всему фронту запланировано на послезавтра, то бишь на первое апреля. Завтра отдых и перегруппировка. Полк Казановича отходит в резерв, а 1-я бригада, куда входил Офицерский полк, наконец-то, пойдёт на самом трудном участке, где и покроет себя бессмертной славой». Но, самое главное, что сказал Лавр Георгиевич – гибель в предстоящем бою не так страшна, как медленная смерть отступления. Отступления без патронов и снарядов, изрядно поредевшей армией, с выросшим в несколько раз обозом раненых, через недружелюбную степь и откровенно враждебные станицы.

Офицеры приободрились. В самом деле, когда смерть ждёт тебя и сзади, и спереди, лучше решительно идти прямо на неё и смело глядеть в холодные, пустые глазницы. Только Пашутин сидел задумчивый и погружённый в тяжёлые мысли.

9

Сон сморил Николая Андреевича уже перед рассветом. Перед этим он последний раз проверил – не спит ли боевое охранение, погрелся у костра, разведённого в низине, чтобы огонь не заметили из города, съел краюху чёрствого хлеба с толстым ломтем сала, запивая кипятком из жестяной кружки. Больше двадцати офицеров забились в крохотный флигель. Или, скорее, не флигель, а сараюшку для хранения строительного инвентаря. Во всяком случае, в углу отыскались лопаты, измазанные раствором, а в воздухе ещё сохранялась тонкая пыль от цемента.

За стенами погрохатывала артиллерия красных. Не так часто, как днём, но снарядов защитники Екатеринодара не жалели. Пару раз ночь прорезали пулемётные очереди. Но за время похода Пашутин уже наловчился не обращать внимания ни на стрельбу, ни на холод, ни на разговоры над ухом. Особенно, если удалось перекусить.

Сновидений не было. Только липкая темнота и беспамятство.

Разбудил его прапорщик Рохлин.

– Г-господин ротмистр, п-пора вставать, – слегка заикаясь, проговорил он, легонько тряся командира роты за рукав.

Николай Андреевич вскочил, вышел во двор. Хотелось поплескать водой в лицо, но никакой подходящей посудины вчера не нашли, хотя и искали. Пришлось просто помассировать щёки и лоб, потереть веки пальцами. Не слишком хорошая замена настоящему умыванию.

– Прапорщика Чистякова не видели? – спросил Пашутин у проходящего мимо Алова.

– Не видал! – резко бросил капитан и закусил ус. Он не любил Николая Андреевича, хотя и был вынужден подчиняться, поэтому любым способом выказывал неприязнь. Если только дело не касалось прямых боевых приказов.

– А корнета Задорожнего?

– Что я, сторож им?

Тут Пашутин вспомнил, что капитан только что сменился с поста – ему выпало охранять покой и сон соратников в самое неудачное время – перед рассветом. На флоте эти часы называли собачьими вахтами.

– Идите, вздремните, капитан. Хотя бы часок. А то, не ровён час, большевики в контратаку пойдут… – миролюбиво махнул рукой Николай Андреевич и пошёл вдоль позиций, занимаемых ротой.

Удивительно, но утром почти не стреляли. Во всяком случае, прицельно по позициям Офицерского полка. На северо-западной окраине Екатеринодара сухими щелчками кастаньет раскатывались винтовочные выстрелы. Быстрым шагом, почти не пригибаясь, Пашутин обошёл всех подчинённых, которые, проснувшись и наспех перекусив, меняли остававшихся на страже в предутренние часы. Чистякова нигде не было. Задорожнего, впрочем, тоже.

– Господин штабс-капитан, – поманил он к себе Сухнина.

– Слушаю вас, господин ротмистр, – подошёл тот, прямой и, как всегда, серьёзный.

Пашутину показалось, что даже шинель у штабс-капитана чище, чем у других офицеров, несмотря на сутки, проведенные на животе в грязи.

– Примите командование ротой. Мне нужно в ставку…