Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век

В попытках немецких авторитетов «объяснить смысл капиталистической культуры», погрузившись «в глубины человеческого духа, в область религии, морали, эстетики», Рыкачев видел «много таланта и глубины». «Но это не экономика, – таков был вердикт русского ученого. – К экономическим категориям эти авторы приложили приемы, которые к ним не могут быть приложены… Изучение капитализма должно быть изучением капиталистических форм

, а не „духа“. Изучение предпринимательства должно быть изучением предпринимательских функций, а не предпринимательского миропонимания». «Мир внутренней культуры бесконечно разнообразнее и богаче, чем мир социальных форм, – развивал свою мысль Рыкачев. – Дух свободно овладевает теми или другими формами. Поэтому есть всегда что-то искусственное и произвольное в желании прикрепить какое-нибудь проявление религиозного сознания или морали к капитализму или ремеслу, к буржуазии и пролетариату… Корни тенденции к рационализации всех жизненных отношений, будто бы характерной для капитализма, отыскивают в методике аскетического самообуздания. Почему не в дисциплинирующей силе великих армий и великих бюрократий? Не в психологическом влиянии новых научных и технических знаний? Все неустойчиво в этих интуитивных исканиях „идеальных типов“. Неудивительно, что одна гипотеза сменяет другую, оставляя чувство разочарования. Вчера источником капиталистического духа называли пуританизм (М. Вебер), сегодня уже – юдаизм (В. Зомбарт)».

То же «стремление одушевить неодушевленное», «смешение методов», «перенесение интереса от социальных форм к личному фактору» отмечал Рыкачев и у Й. Шумпетера. Опасность данного направления зарубежной научной мысли, уже довольно популярного в ту пору в России, Рыкачев видел в том, что идеи немецких авторов падали на благоприятную почву стародавних отечественных предрассудков против предпринимательской деятельности: мол, «русским не дано быть настоящими предпринимателями в европейском смысле, для этого нужна совсем другая, особая закваска и т. д.».

Точность угла зрения, непредвзятость оценок, ответственное отношение к печатному слову – эти характерные черты Рыкачева, ученого и публициста, вытекали из базовых принципов его работы. Через все его труды проходит идея о том, что «близость к жизни есть один из важнейших критериев плодотворного научного развития». «Обязанность экономиста занять определенное положение в борьбе классовых интересов и в разработке социальных реформ столь же несомненна, как и обязанность каждого ученого служить объективной истине», – эти слова Рыкачева вполне можно считать его профессиональным кредо. Но как достичь желаемого и, оценивая, например, социальное законодательство, пройти между сциллой «чрезмерного субъективизма» («когда исследователь руководится только желанием осудить или оправдать») и Харибдой «бесплодного объективизма» (стремлением «ограничиться формально-юридической критикой или историческим и статистическим описанием фактов»)? Призывая коллег основывать «свой объективизм на субъективных оценках заинтересованных сторон», Рыкачев разъяснял: «Не отвлеченные принципы объективного теоретика, а заведомо односторонние мнения неученых людей должны быть положены в основу критики современных законов. Ибо односторонние мнения заинтересованных лиц, партий и классов населения обнаруживают места наименьшего и наибольшего сопротивления, встречаемого законом, а следовательно, выясняют объективное значение закона в жизни всего народа… Защитники той или иной реформы, изучая ее недостатки по субъективным оценкам своих противников, лучше всего ознакомятся с объективными препятствиями, стоящими на пути их идеалов. Только в тумане мечтательного идеализма можно воображать, что сколько-нибудь значительная реформа может быть проведена в жизнь совершенно без препятствий».

Главная задача ученого-обществоведа, развивал Рыкачев представление о методологических основах научного познания, сохраняющее актуальность и в наши дни, состоит в том, чтобы не «выматывать все определения и подразделения из собственной головы, заботясь больше всего о стройности, последовательности, систематичности», а стремиться придавать теоретическим построениям конкретно-исторический характер, «исходить из критики существующих (или существовавших) взглядов, а не из отвлеченных понятий государства вообще, общества вообще, религии вообще».