Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век

«Простой и всем известный факт, что бескорыстие бывает выгодно („Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет, тот обретет ее“)? одним своим существованием уже уничтожает возможность точного счисления выгод, возможность особой науки о выгодах и невыгодах», – этот вывод Рыкачев актуализировал применительно к российским реалиям начала XX столетия, когда расхожим было представление о том, что «можно и должно радеть о народном здравии и образовании в видах материальной выгоды», в том числе «в целях более успешной промышленной конкуренции с передовыми странами Запада». Рыкачев считал неприемлемой подобную постановку вопроса. Он выступал, в частности, против «меркантильной окраски» народного образования, считая единственной достойной целью «просвещение только ради просвещения», воспитание в подрастающем поколении прежде всего «честной преданности делу ради самого дела».

С позиций нравственного («качественного») подхода, а не количественных показателей («слепая вера в число и меру») Рыкачев определял не только сущность и роль власти и веры в современном обществе, но и главный критерий прогресса. «Движение вперед как самоцель – перемена ради перемены – есть отрицание жизни, потому что жить можно только в настоящем», – подчеркивал Рыкачев. Он приходил к выводу о существовании закона, «позволяющего человеку обновляться и в то же время вечно оставаться самим собой» и названного им «законом творчества». «Человек должен быть творцом – в этом закон его навеки… Все, что мы имеем, создано человеческим творчеством и может сохраняться и возобновляться только человеческим творчеством… Только то обновление, только то движение вперед хорошо, которое означает творческую, созидательную работу», – заключал Рыкачев и вынужден был констатировать, что «современный прогресс есть отрицание творчества», поскольку во главу угла поставлена «вера в машины и в механический труд». Отсюда, разъяснял он, происходит и «легкое отношение к труду», нашедшее выражение в общепринятом методе оценки производительности труда исключительно по денежной доходности, в результате чего приоритетом государственной политики провозглашалось развитие промышленности в ущерб земледелию.

Рыкачев признавал настоятельную потребность изменения подходов и к оценке «истинного благосостояния народов», предлагая не руководствоваться определенным набором количественных показателей, фиксирующих «мертвый уровень материального комфорта», а рассматривать этот вопрос с позиций осуществления в обществе «закона творчества». Приметами этого должны служить постоянно действующие факторы, побуждающие к индивидуальной предприимчивости, а также зримые проявления «достойного честолюбия, сознания со стороны каждого члена общества своего призвания к труду».

Размышляя над духовными основами капитализма, Рыкачев приходил к выводу, что «значительная часть общественных бедствий должна быть поставлена на счет не эгоизму и жестокости капиталистов, не абсолютному недостатку в нас духовных сил, а безумному нашему пренебрежению к собственным силам, слепоте и бессознательности». «Мы сами не знаем, чего хотим, мы сами губим то, что уважаем, и сами молимся тому, что отрицаем, мы не имеем ясного сознания о собственных стремлениях, – вот в чем причина жестокой борьбы между богатыми и бедными, борьбы, которую все признают одним из главных зол современной жизни, – предлагал Рыкачев «нестандартный» взгляд на истоки «порочности» капиталистической системы. – Нужно раз навсегда запомнить, что заблуждение способно управлять исторической жизнью, и социальные миражи способны направлять в ту или другую сторону общественные силы. И, запомнив про эту силу заблуждения, мы больше будем верить и в силу истины, ибо заблуждение бессильно пред истиной, и лучше оценим значение таких идеалистов, как Рёскин, которые кажутся утопистами, а на самом деле суть разрушители утопий и вредных миражей». Таков был вердикт, вынесенный Рыкачевым обществу рубежа XIX–XX веков и звучащий вполне актуально спустя столетие…

Осмысление Рыкачевым узловых проблем капиталистической цивилизации неизбежно ставило перед ним вопрос о соотношении экономической свободы и государственного регулирования. «Если раньше было удобно ограничиваться простым правилом о наибольшем количественном сокращении правительственного вмешательства, то теперь главная забота должна быть о качественном улучшении правительственной деятельности, – заявлял ученый. – По мере усложнения и укрепления экономических связей между каждым и всеми, и всеми и каждым, перед правительствами всех стран встают все более тонкие и ответственные задачи, которые неизбежно усиливают влияние правительственной власти и в то же время требуют от нее все большей подвижности, энергии и талантливости».