Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век

Однако все это вовсе не означало ухода Бахметева от русских дел и интересов. Он стал основателем и директором Фонда помощи русским студентам, а также Гуманитарного фонда, направляя на их нужды средства, заработанные в «спичечном бизнесе». «Бахметевский фонд» (фактически его делами по большей части занимался М.М. Карпович, бывший секретарь Российского посольства в Вашингтоне, а затем профессор русской истории Гарвардского университета и редактор «Нового журнала») оказал поддержку для подготовки различных работ Г.В. Вернадскому, Н.В. Валентинову-Вольскому, графу П.Н. Игнатьеву, А.Ф. Керенскому, Н.О. Лосскому, С.П. Мельгунову, С.Н. Прокоповичу, Г.П. Федотову. Оказывал помощь в связи с болезнью И.А. Бунину, А.Л. Толстой, финансировал издание нью-йоркского «Нового журнала», заменившего в известном смысле парижские «Современные записки», выделял средства русскому детскому дому и русской гимназии в Париже и т. п. Наконец, средства Бахметева пошли на поддержку ныне знаменитого Архива русской и восточноевропейской истории и культуры в Батлеровской библиотеке Колумбийского университета, более известного среди исследователей как «Бахметевский архив».

Б.А. Бахметев скоропостижно скончался от сердечного приступа 21 июля 1951 года, на 72-м году жизни, близ Нью-Йорка…

…Власть «большевистской олигархии» рухнула лишь через семьдесят лет после составления Бахметевым программы национально-демократического возрождения России и сорок лет спустя после смерти ее автора. Пришло ли время для ее реализации? Будет ли Россия демократической и процветающей, как мечтал об этом российский посол в Вашингтоне много лет назад? Ответ на эти вопросы не так однозначен, как казалось еще недавно. Возможно, послание Бориса Бахметева, дошедшее до нас только сейчас, окажется ко времени и поможет разобраться в том, «кто такие мы», как однажды написал первый посол демократической России, и чего же мы на самом деле хотим.

«Да не потонет личность человеческая в движениях народных!»

Борис Константинович Зайцев

Алексей Кара-Мурза

В середине 1920-х годов, уже в парижской эмиграции, русский литератор Борис Константинович Зайцев (1881–1972) однажды вдруг ясно припомнил тот день и час, когда его впервые в жизни пронзило чувство несовершенства этого мира. Ему, учащемуся калужской гимназии, было тогда н лет: «Я носил ранец и длинное гимназическое пальто с серебряными пуговицами. Однажды в сентябре, нагруженный латинскими глаголами, я сумрачно брел под ослепительным солнцем домой, по Никольской. На углу Спасо-Жировки мне встретился городовой. На веревке он тащил собачку. Петля давила ей шею. Она билась, и упиралась, и жалобно волочилась по канаве рядом с тротуаром. В те годы я был очень робок. Все-таки побежал за городовым, пробормотал что-то вроде: „Куда вы ее тащите?“ Городовой посмотрел равнодушно и скорей недружелюбно: „Известно куда. Топить“. „Послушайте… – залепетал я. – Отпустите ее, за что же так мучить?“ На этот раз городовой сплюнул и мрачно сказал: „Пошел-ка ты, барин, в…“»

Немолодой уже Зайцев записал в дневнике (эти фрагменты вошли потом в автобиографическое повествование «Дни»): «Я хорошо помню тот осенний день, пену на мордочке собаки, пыль, спину городового и ту клумбу цветов у нас в саду на Спасо-Жировке, вокруг которой я всё бегал, задыхаясь от рыданий. Так встретил я впервые казнь. Так в первый раз возненавидел власть и государство. С тех пор мои любви и нелюбви менялись и слагались, но через все прошла и укрепилась безграничная ненависть к казни (выделено мной. – А.К.)».

Борис Константинович Зайцев родился в Орле 10 февраля 1881 года в семье дворянина – директора металлических заводов Гужона. Отец стремился дать ему высшее техническое образование, но юный Борис Зайцев так и не окончил ни Московское техническое училище, ни Санкт-Петербургский горный институт. Быстро освободившись от искушения победить очевидные несправедливости жизни революционным заговорщичеством (Зайцев-студент одно время был близок к эсерам), Борис Константинович рано решил посвятить себя литературе, пестуя свое «пространство культуры» – полнокровное, самодостаточное и, как ему казалось, неуязвимое для поползновений политики в любой ее форме.