Розанов

Так, по логике В. В., если не получилось и никогда не получится русское государство, если не удалась наша история и христианство на Руси потерпело поражение, значит – надо идти к евреям и подшивать подолы у Ривок. Вот если угодно, новый и последний розановский завет.

«Могло ли лучшее христианское царство, одно еще верившее Христу и на Него уповавшее, разлететься в пыль в три дня без какого-то заблуждения в своей вере? Притом не в Петра и Ивана слабоверии было дело, потому что не Петр и Иван умерли. Умерло царство и заблуждение в вере царства. Что же, католики ли язвительные правы? Что же, лютеране болтливые правы? Или мелочь сеять? Пыль религиозная? – задавался он проклятыми русскими вопросами и сам на них отвечал: – Нет. Но мы молили. И гром поразил молящихся на самом месте молитвы. В три дня… В три дня! Не Апокалипсис ли? Я не о том, что все это похоже на Апокалипсис. Но не открылось ли действие Апокалипсиса? Не пришли ли уже сроки? И не опущено ли сказать о Лаодикийской Церкви, которая была не холодна и не горяча, и получила за “нехолодность и негорячесть” судьбу свою? Что такое собирается смешной собор в Москве? Вот вы собираетесь и убежите из города ранее, чем окончите ораторствования».

Упоминаемый здесь «смешной собор» есть не что иное, как Поместный собор Русской церкви 1917–1918 годов, на котором был избран после двух столетий синодального периода патриарх. Розановское пророчество, что все участники этого собрания вот-вот разбегутся, нимало не сбылось, однако расхождение В. В. не только с «провалившимся» историческим христианством, но и с Русской церковью в новых и очень трудных условиях ее существования «под пятой» стало еще одним фактом его биографии.

«Теперь, когда славянофильство в его чаяниях так ужасно, так безумно провалилось, мы должны выходить “на берег Евфрата” и вообще искать “еще пастбищ для души”. “И повелел Бог Аврааму идти из земли Халдеев, из города Ур”. Так и Розанов: “И повеле Бог Розанову идти из лагеря славянофилов”, – и я ушел более чем только из лагеря славянофилов, ушел в сущности из Европы: “на берега Евфрата”, на берега Нила. О Господи, неужели это моя судьба?»

Против Христа

Была ли тут действительно судьба или все-таки личный выбор, сделанный под давлением обстоятельств и собственных страстей, опять же вопрос дискусионный, но помимо всего прочего Розановым двигало чувство страха. Причем то был страх не просто перед какими-то конкретными евреями, комиссарами либо чекистами, не перед угрозой обыска, конфискации имущества или ареста, но перед силой более грозной и метафизической. В «Обращении к евреям», предшествующем предполагаемой публикации одиннадцатого и двенадцатого выпусков «Апокалипсиса», В. В. писал о своем разговоре с Флоренским: «Я выразил ему, что взгляд мой на евреев совершенно меняется, что я в нем по-прежнему вижу любимое дитя Божие, любимое и религиозно, любимое и в истории, и что поэтому малейшая обида, этому народу причиненная, и даже малейшая в отношении его подозрительность, не проходит без наказания ни в веке сем, биографически, ни в жизни будущей, за гробом». И дальше: «Но я убедился, что жив Бог Израилев, – жив и наказует, и убоялся. Содрогающая судьба М. О. Меньшикова – одно из знамений уже последних дней».

Меньшиков был расстрелян в сентябре 1918 года, и вряд ли В. В. знал, что его давний, еще с конца предыдущего века оппонент, сослуживец по «Новому времени» и, по мнению самого Михаила Осиповича, двойник[114], сообщал своей жене, уже будучи арестованным: «Сейчас была Чрезвычайная Комиссия, я обвиняюсь в погромных статьях против евреев, один член сказал мне: будьте покойны, свободы вы не получите. Не унывай, дорогая, лишь бы жизнь оставили, а там воля Божия».

Как известно, жизнь ему не оставили. «Еврей-следователь лишил меня права прогулки и сказал, что мне “пощады не будет”, что мои погромные статьи в руках суда и будут предъявлены мне на суде. Дело мое плохо. Евреи, очевидно, решили погубить меня, и я доживаю последние мои часы. Ты не волнуйся, дорогая Манюша, перетерпи скорбь и после моей смерти мужественно, – писал он жене за день до смерти. – ЗАПОМНИТЕ – умираю жертвой еврейской мести не за какие-либо преступления, а лишь за обличение еврейского народа, за что они истребляли и своих пророков… Члены и председатель чрезвычайной следственной Комиссии евреи и не скрывают, что арест мой и суд – месть за старые мои обличительные статьи против евреев. Они называют их погромными, говорят, будто я принадлежал к Союзу русского народа и пр. Обвинение сплошь ложное, но они ищут не правды, а мести. Самое лучшее, что угрожает мне, это вечное заточение (“Свободы вы не получите”, – сказал мне один еврейчик, совсем безусый мальчик, – я вам никогда не прощу”). Всего же вероятнее, подведут под расстрел. Я, сколько могу, приготовляюсь к смерти и довольно спокоен, только жаль ужасно вас, моих милых и дорогих».