Розы в декабре

На кухне было тепло и уютно. Она, несомненно, была такой, как в дни пионеров: с

двумя очагами, с длинным, тщательно выскобленным столом и буфетом, но с

современной металлической раковиной и мойкой, пластиковыми табуретами, ярко

расписанными шкафами, всеми современными удобствами, которые позволяла мощность

генератора.

— Нам бы нужно завести рефрижератор с глубокой заморозкой, что решило бы

проблему с хлебом, но пока, увы… Надеюсь, как-нибудь это разрешится. А пока, поскольку ни у кого нет времени на выпечку хлеба, мы едим черствый — жарим его

в тостере. Хлеб нам завозят из Ванаки на катере.

Завтрак был внушительный. Овсянка, жареные домашние свиные колбаски, кофе, тосты, мармелад. Фиона решила, что надо воздать дьяволу должное, не говоря уж о

том, что дружеский настрой необходим для детей, и похвалила хозяина: — Вы замечательный повар, мистер Кэмпбелл.

— Куда от этого денешься — на дорогах поневоле приходится учиться готовить.

— На дорогах? — не понимая, переспросила Фиона.

— Ах да, вы ничего не знаете. Ваша легкомысленная подруга ничего вам не

рассказала.

— Не называйте ее легкомысленной, — осадила его Фиона. — Просто она была вне

себя от счастья. И к тому же страшно торопилась.

— Это называется любовь! — со вздохом произнес Эдвард. — С женщинами всегда

так, насколько я знаю. Мужчину это не выбивает из колеи. Для него любовь не

самое главное.

— Мама говорила, что любовь — самое главное, дядя Эдвард, — внезапно вмешалась

Виктория. — Она говорила: “Это первое и главное, а… а…” — ох, я забыла.

Эдвард взглянул на племянницу, и лицо у него смягчилось.

— “А все остальное приложится”. Знаю, Виктория, Ранги нередко это говорила.

Конечно, она права, а не я.

Фиона была ошеломлена. Как? Эдвард Кэмпбелл признает, что он не прав? И о

Рангимарие говорит в настоящем времени. Как будто она все еще с ними.

— Да, так вы спрашивали о дорогах, — вернулся к начатой теме Эдвард. — Я

инженер. Был инженером. Прокладывал дорогу к западному побережью. С другой

стороны озера. Но сейчас вернулся к тому, с чего начал, — к овцеводству.

Его вернула сюда гибель отца ребятишек.

— Да, вспомнил, — сказал Эдвард, вставая и отодвигая стул. — Я должен сказать

вам пару слов до начала занятий. Дети, уберите со стола. Труди сказала, что

будет мыть посуду, пока у нас все не наладится.

Эдвард помедлил у двери и посмотрел на Фиону.

— Комната, что я вам сейчас покажу, имеет общую дверь с вашей спальней. Я

представлял себе будущую гувернантку во всех отношениях идеально подходящей

детям. Она в моем воображении была зрелой и нравственно здоровой и с каким-то

особым шармом, который действительно дается страданием, как вы говорили. И я

решил отдать ей эту комнату — ту, в которой жила Рангимарие, — в качестве

гостиной. При жизни Ранги это было сердце дома. Я сказал о своем решении детям

и не хотел бы, чтоб они подумали, будто вы разочаровали меня.

Фиона чувствовала, с какой неохотой уступает он заветную комнату. Судя по

всему, память о Рангимарие здесь превратилась в культ. Фиона с трудом подавила

желание сказать ему, что ей бы хватило и одной спальни. Тем не менее Рангимарие

ужасно заинтересовала ее.

Эдвард открыл дверь. Пол комнаты был устлан коврами: на сером фоне вкраплены

пятна с оттенками опавших листьев и лимона. На окнах висели занавеси из

тускло-зеленой тафты с серебристой искрой, стены изящно отделаны по штукатурке

холодноватой зеленью, на которой выгодно выделялись картины. Кресла были

глубокие, с выгнутыми спинками. Интерьер годился для любого времени года

благодаря сочетанию теплых и холодных тонов. Три стены с окнами как бы

образовывали эркер. Одна стена смотрела на восток — на озеро, другая на юг и

третья на запад, на холмистую равнину.

Фиону комната привела в восторг. Здесь можно было смотреть на восход и закат, созерцать штормы и любоваться потоками солнечного света. Комната была воистину

средоточием дома. Над камином из грубо отделанного камня с поблескивающими

вкраплениями слюды висел портрет Рангимарие в ритуальном платье маори, сделанный рукой мастера. Рангимарие была точь-в-точь Виктория, с теми же

утонченными, чеканными чертами лица, с горделивой осанкой. Копаре, головная

повязка замысловатого узора танико, закрывала высокий лоб, национальная юбка из

трав, пуипуи, сидела на ней удивительно изящно, а ее золотисто-коричневые плечи

выступали из плаща из птичьих перьев столь же величественно, словно она была

королевой Елизаветой на картине Аннигони. С этой мыслью Фиона повернулась к

картине на противоположной стене. Это оказалась фотография. На ней Ранги в

узком облегающем платье и светло-шафрановом жакете беседовала с английской

королевой, вероятно во время ее визита в Новую Зеландию.

— За этот снимок фотограф был удостоен международной премии. Фотография

называется “Королевское достоинство”, — пояснил Эдвард без малейшей

враждебности в голосе.

Фиона снова подошла к камину, посмотрела еще раз на портрет и встретилась