Ртуть

Первые годы Флемстид размещался в лондонском Тауэре, на самом верху Белой Башни. Здесь он делал свои первые наблюдения, покуда на пустующем клочке королевской земли в Гринвиче возводили Королевскую обсерваторию.

Генрих VIII, не довольствуясь шестью жёнами, содержал целый штат любовниц. Наследники его были не столь любвеобильны, и королевский сераль на вершине холма за Гринвичским дворцом постепенно разрушился. Фундамент, впрочем, ещё стоял. На нём-то, работая в спешке и при сильной нехватке средств, Гук с Реном и воздвигли несколько помещений, ставших опорой для восьмиугольной будки. На ней, в свою очередь, возвели башенку, миниатюрную аллюзию на норманнские донжоны Тауэра. В нижних помещениях жил Флемстид. Будка понадобилась, чтобы придворно-щегольской части Королевского общества было где с умным видом заглядывать в телескоп. Однако здание, построенное на фундаменте старого блудилища, было ориентировано неправильно. Чтобы проводить собственно наблюдения, пришлось поставить в саду отдельную стену, вытянутую с севера на юг, а вдоль неё – что-то вроде хибарки без потолка. На концах стены Гук закрепил собственной работы квадранты, снабжённые визирными трубами. Соответственно жизнь Флемстида текла так: днём он спал, а ночами, прислонясь к стене, смотрел через визирные трубы на проплывающие звёзды и отмечал их положение. Каждые несколько лет его труд разнообразила очередная комета.

– Что делал Ньютон год назад, Даниель?

– Если мои источники не лгут, рассчитывал день и час светопреставления, основываясь на тёмных намёках Библии.

– Сдаётся, у нас одни и те же источники, – вкрадчиво произнёс Роджер. – Сколько вы им платите?

– Я в ответ рассказываю им что-нибудь ещё. Это называется беседой, и некоторых такая оплата вполне устраивает.

– Наверное, вы правы, Даниель, ибо несколько месяцев назад Галлей заявляется к Ньютону и проводит с ним беседу: «Послушай, старина, как насчёт комет?» Ньютон откладывает Апокалипсис, берётся за Евклида и – хлоп! – пишет «De Motu».

– Бо́льшую часть работы он проделал в семьдесят девятом, во время своей тогдашней грызни с Гуком, – сказал Даниель, – потом куда-то засунул, не смог найти и вынужден был повторить.

– Что общего, доктор Уотерхауз, между алхимией, Апокалипсисом и эллиптическими орбитами небесных тел? Помимо того, что Ньютон одержим ими всеми?

Даниель промолчал.

– Что угодно? Всё? Ничего? – вопросил Роджер и хлопнул ладонями по столу. – Ньютон – бильярдный шар или комета?

– Не понял.

– Идёмте, покажу.

Роджер хохотнул и немедля пришёл в движение. Вместо того чтобы сперва встать, а потом пойти, он надвинул парик, приподнял зад и, как бык, устремился в толпу. Несмотря на возраст, комплекцию, подагру и опьянение, он значительно опередил Даниеля. Когда тот в следующий раз увидел Роджера, маркиз плечом отодвигал придворного. Придворный сжимал длинную палку и целился в раскрашенный деревянный шар на зелёном суконном поле.

– Смотрите! – вскричал Роджер и рукой толкнул шар.

Тот ударился о другой шар и остановился; второй шар покатился дальше. Придворный схватил палку двумя руками, намереваясь сломать её о голову Роджера, однако маркиз вовремя обернулся. Узнав его, придворный выронил палку.

– Превосходный удар, милорд, – начал он, – хотя не вполне соответствует духу и букве игры…

– Я – натурфилософ и подчиняюсь лишь богоданным законам Вселенной, а не произвольным правилам вашей несуразной игры! – прогремел Роджер. – Шар передаёт свою vis viva

другому шару, количество движения сохраняется, всё более или менее упорядоченно. – Роджер раскрыл ладонь – оказалось, он прихватил со стола ещё один шар. – Или я могу подбросить его в воздух, – подкрепляя свои слова действием, – и он опишет галилееву траекторию, параболу.

Шар плюхнулся в кружку с горячим какао на другом конце помещения; владелец кружки, быстро оправившись от неожиданности, поднял её, салютуя Роджеру, который тем временем продолжал:

– Кометы же не признают никаких законов, они являются бог весть откуда, непредсказуемо, и несутся сквозь космос по своим собственным неведомым траекториям. Итак, я спрашиваю вас, Даниель: Ньютон сходен с кометой? Или, подобно бильярдному шару, он следует по некой осмысленной траектории, которую мне не хватает ума постичь?

– Теперь я понял ваш вопрос, – сказал Даниель. – Астрономы, объясняя попятное движение планет, измыслили небесные шестерни на хрустальных сферах. Теперь мы знаем, что планеты обращаются по эллипсам; попятный ход есть иллюзия, порождаемая тем, что мы смотрим на них с движущейся платформы.

– То есть с Земли.

– Если бы мы могли увидеть планеты из некой неподвижной системы отсчёта, попятный ход исчез бы. Вот так и вы, Роджер, наблюдая блуждающую траекторию Ньютона – вчера рецепт философской ртути, сегодня конические сечения, – задаётесь вопросом: существует ли система отсчёта, в которой движение Исаака имеет хоть какой-нибудь, чёрт возьми, смысл?

– Сказано словно самим Ньютоном, – заметил Роджер.