Ртуть

В начале пути Даниель чувствовал себя так, будто его вместе с несколькими другими людьми заколотили в гроб и теперь несут через угольную шахту страдающие падучей носильщики. После Челмсфорда пассажиров в карете поубавилось, дорога стала ровнее, и Даниель вытащил отпечатанные листки, которые Роджер сунул ему в Лондоне, – «Acta Eruditorum», учёный журнал, основанный Лейбницем в родном Лейпциге.

Лейбниц давно пытался объединить умных немцев. Умные британцы считали это жалким подражанием Королевскому обществу, умные французы – потугами доктора (который с семьдесят седьмого жил в Ганновере) отразить в тусклом и кривом зеркале блистательную интеллектуальную жизнь Парижа. Даниель нехотя признавал резонность обоих мнений, но подозревал, что Лейбницем движет не страсть к подражанию, а то, что затея на самом деле хорошая. Так или иначе, «Acta Eruditorum» были Лейбницевым (а следовательно, немецким) ответом «Journal de Savants»[113] и, как правило, публиковали самые свежие и занятные идеи из Германии – а именно то, что думал сейчас Лейбниц.

Журнал был отпечатан несколько месяцев назад и содержал статью Лейбница о математике. Даниель начал её читать и сразу наткнулся на термины, которых не видел с семьдесят седьмого…

– Лопни мои глаза! – пробормотал Даниель. – Свершилось!

– Что?! – вопросил Благоговенье Гатер, сидевший напротив Даниеля в обнимку с сундучком денег.

– Лейбниц опубликовал дифференциальное исчисление!

– И что это, скажите на милость, брат Даниель? Исчисление дифферента корабля?

Экипаж покачивался из стороны в сторону на подвеске (вечно французы, будь они неладны, удумают что-нибудь такое полезное!), и монеты глухо позвякивали у Благоговенья Гатера в сундучке.

– Новый математический метод, основанный на счислении величин, бесконечно малых и стремящихся к нулю.

– Припахивает метафизикой, – заметил преподобный.

Даниель поднял на него глаза. Трудно было представить себе что-либо менее метафизическое, чем Благоговенье Гатер. Даниель вырос в обществе очень похожих людей и долгое время не замечал в их облике ничего необычного. Однако за несколько лет в лондонских кофейнях, театрах и королевских дворцах вкусы его коренным образом изменились. Теперь при виде члена пуританской секты он внутренне сжимался – чего пуритане и добивались. Если бы преподобного Гатера звали «Благоволенье», его внешность разительно противоречила бы имени; однако его звали «Благоговенье», а среди таких, как он, благоговению надлежало быть суровым и мрачным.

Даниель наконец убедил Якова II, что заверения короля в веротерпимости будут звучать куда убедительнее, если снять череп Кромвеля с кола, на котором тот проторчал всё четвертьвековое правление Карла II, и предать земле рядом с остальным Кромвелем. Для Даниеля и некоторых других череп был постоянным бельмом в глазу, а просьба его снять – вполне оправданной. Однако его величество и придворные страшно удивились – они и позабыли, что он здесь! Череп стал частью лондонского пейзажа, как птичий помёт на подоконнике, к которому давно присмотрелись. Просьба Даниеля, последовавший за ней декрет Якова и захоронение лишь привлекли к нему внимание. Внимание при нынешнем дворе означало поток злых острот. У придворных вошло в моду называть бродячих пуританских проповедников «Оливер» – без париков, тощие, в строгой одежде, они очень напоминали череп на палке. Благоговенье Гатер напоминал череп на палке в такой степени, что Даниель почти физически перебарывал желание сбить его с ног и присыпать землёй.

– Ньютон, судя по всему, с вами согласен, – сказал Даниель, – или опасается таких же выводов со стороны иезуитов, что, по сути, одно и то же.

– Не надо быть иезуитом, чтобы остерегаться суетных умствований, – произнёс несколько уязвлённый Гатер.

– И всё же что-то в этом есть, – отвечал Даниель. – Посмотрите в окно. Водотоки – частью естественные, частью вырытые рачительными фермерами – делят болота на бесчисленные прямоугольные участки. Каждый такой прямоугольник можно разделить пополам – довольно провести по земле палкой, и вода заполнит борозду, как эфир – пустоту между частицами вещества. Это ещё метафизика?

– Отнюдь, хорошее сравнение, земное, весомое, как из Женевской Библии. Давно ли вы открывали Женевскую Библию…

– Что будет, если делить дальше? – спросил Даниель. – Будет ли всё так же? Или что-то произойдёт – мы достигнем предела, за которым деление невозможно и в игру вступают фундаментальные свойства мироздания?

– Э… не знаю, брат Даниель.

– Суетно ли задаваться этим вопросом? Или Господь дал нам мозги не просто так?

– Ни одна религия, за возможным исключением иудейской, не поощряет образование, как наша, – сказал Благоговенье. – Так что не стоило и спрашивать. Однако мы должны рассматривать эти… э… бесконечно малые, стремящиеся к нулю, самым строгим и отвлечённым образом, избегая как языческого идолопоклонства, так и французской суетности вкупе с метафизическими увлечениями папистов.