Совиный Принц перемещался так быстро, что я не сразу заметила, как он сам при этом умудряется до Селена дотрагиваться – поверхностно, скользяще… Грудь, затылок, лоб, шея, икры. Принц словно что-то искал в его теле, то и дело прикладывая к нему раскрытую ладонь, но никак не мог найти. Неужто тот самый секрет, ради которого мы все здесь? Если так, то чем медленнее будет двигаться Селен, тем проще будет Совиному Принцу его открыть.
Снова растерев основание мизинца, я сомкнула веки и глубоко вздохнула, успокаиваясь. Я не раз видела, как вёльвы взывают к сейду – они дышат в унисон с луной и солнцем, морями и океанами, цветами и землёй. Они дышат размеренно, глубоко, вместе с миром, и позволяют себе услышать его, чтобы он услышал их – и отозвался.
А проще всего сделать это, когда поёшь.
–
–
Морской прибой. Влажные стены, пещеры и туннели. Массивные колонны с каннелюрами и балкон, с которого видно сплошь синее небо. Где бы это место ни находилось, именно его Селен привык называть домом. Стараясь не терять найденную нить, протянувшуюся между мной и ним, я приоткрыла один глаз и взглянула на Селена через холм. Движения его стали ещё более неуклюжими, натужными, и теперь он не то что не поспевал за Совиным Принцем, а вообще вертелся на одном месте, открытый для ударов. Красные глаза смотрели на меня в упор.
Я криво улыбнулась и сомкнула веки снова, продолжая ворошить нашу связь безжалостно и бескомпромиссно, доставая из неё всё, что только могла достать, не обременяя себя при этом никакой осторожностью. Вот я увидела юношеский лик, который Селен забрал самым первым: смуглый, веснушчатый, ещё не целованный… Вот я увидела, как он пожирает заживо лошадь, вспоров ей брюхо заржавелым серпом и вытащив внутренности; вот он учится менять форму – мужчина, женщина, снова мужчина; вот он сидит на верхушке старого клёна и, любуясь звёздами, напевает ту самую песню о запретной любви, которую случайно подслушал в трактире, пока обгладывал в погребе кости его владельца.
–
Грохот, с которым посыпались остальные части совиного дома, заставил меня прерваться и вскочить с места. Щеку лизнул мех с засевшим на нём запахом можжевелового масла, браги и пряной хвои. Может, Медвежий Страж и был неповоротливым, но медленным его назвать не поворачивался язык: он с лёгкостью проломил собой завал, чем окончательно уничтожил дом, и пронёсся мимо меня к Селену.
– Рубин!
Солярис вместе со всеми остальными стоял на обломках того, что ещё некогда было прекрасной священной обителью. Замызганный кровью, грязью и обсыпанный блестящей крошкой от разбитых витражей, но, по крайней мере, живой. На его броне прибавилось ещё порядка десяти трещин, однако они медленно срастались на нём, обтянутые между чешуёй шерстяной тканью – серой, как волчья шкура. Не то благодаря ей, не то благодаря собственной способности исцеляться, но Солярис тоже хромал всё меньше и меньше по мере того, как приближался ко мне.
– Рубин, бежим! Скорее!
Завыли волки. Засветилось множество золотых глаз в тёмной кристальной чаще. Призванные дети Волчьей Госпожи окружили Селена, но она застыла, не найдя в себе сил, чтобы велеть им вступить в схватку, ибо это означало отправить их всех на смерть. Ведь даже Медвежий Страж не справился с Туманом. Позванный им, глупый и наивный в своём безумии, Страж одним махом отбросил к деревьям Совиного Принца и добровольно встал перед Селеном на колени.
– Нет! – взвизгнула Волчья Госпожа, натягивая пряжу на посох, но было поздно.