Рубиновый лес. Дилогия

– Слышала, королева Рубин не имеет ни братьев, ни сестёр, потому и ищет тех в своих ярлах. Ближе всего её сердцу ярл Дайре из Дану и ярлскона Ясу из Ши. Это правда? Мы с соратниками смогли угадать? – поинтересовалась Омела, сорвав капюшон с Ясу, избитой и исхудавшей, но смотрящей всё тем же диким и непокорным зверем, каким её взрастила пустыня. Пустыня же окрасила её кожу в цвет ореховой скорлупы и песка, которой темница придала нездоровый желтушный оттенок и наделила множеством мокрых язв, похожих на крысиные укусы. Трещины, покрывающие её сухие губы, зияли глубже, чем пропасти каньонов. Сама челюсть тоже выглядела странно, будто сломанная: рот Ясу был постоянно разинут и смотрел немного вкось. Очевидно, Омела презирала род королевы Дейрдре точно так же, как и её законы, требующие благородных условий содержания для благородных же господ. – Мы с немайнцами долго спорили, кому достанется ярлскона. Отец поговаривал, будто все жители Ши произошли от песчаных львов… Я решила проверить. Видимо, то правда: Ясу дважды сбегала из темницы и убила дюжину моих хускарлов, пытающихся её остановить, хоть и не имела при себе оружия. Держать её в своём замке – великая честь. Редко ведь можно встретить волка, что обуздает льва, не так ли?

Ясу не пошевелилась от услышанного – не было сил, – но бросила взгляд, чёрный, как её глаза. Я же глубоко вздохнула, пытаясь собраться с мыслями и не обращать внимания на то, как Омела улыбается мне, преисполненная самодовольством. Она упивалась моим оцепенением, не ведая, что оно от шока, а не от ужаса.

Если Ясу – это и есть то, зачем она звала меня, где же тогда Солярис?

– Госпожа!

Я обернулась на визг, забыв, что в Керидвене госпожой зовут не меня. Вёльвы, стоящие по периметру двора, заметались, когда от них вдруг отделился силуэт в такой же накидке, но с ритуальным ножом в руке, приставленным к горлу той самой молоденькой девочки с хлопковой тканью в рукаве. Ллеу держал её за волосы, собранные в кулак на затылке, но подталкивал вперёд аккуратно – ему была чужда мужская грубость, даже когда он грозился убить. Ллеу подвёл девочку ближе к лестнице, на которой стояла Омела, и мы с ним оказались на одной линии, в пяти шагах друг от друга. Затем он выпрямился, повёл плечом и смахнул с себя волчью накидку, обнажая белоснежную замшу дейрдреанских одежд.

– Да будет долог и славен ваш век, ярлскона Омела, – поприветствовал её он, не изменяя своей манерности. Юная девочка, младше Матти, дрожала и плакала на кончике его ножа. – Имя мне Ллеу. Я сейдман королевы Рубин, её советник…

– Сейдман? – перебила Омела. Несмотря на то что круг из её вёльв шумел, нервничал и бурлил, сама она оставалась невозмутима, даже насмешлива. Одна тонкая бровь выгнулась вверх. – Затесался среди моих вёльв? Это даже смешно. Впрочем, ликом ты и впрямь похож на женщину, но точно не сейдом. Наверняка ты и сам понимаешь это, потому и взял в руки нож, а не веретено. Угрожаешь той из нас, что ещё совсем дитя… Как это по-мужски. Знай же, сейдман: мои вёльвы уничтожат тебя, если с головы их сестры упадёт хоть один волосок. Сама Волчья Госпожа не простит тебя, ибо если ты практикуешь сейд, то эта девочка и твоя сестра тоже.

– Волчья Госпожа не матерь моему сейду, – ответил Ллеу. – А значит, и вы мне не сёстры. У моего сейда есть только отец.

Омела, прежде смотрящая на Ллеу из-под опущенных ресниц, вдруг распахнула глаза шире, чем когда-либо прежде.

– Что ты имеешь в виду, сейдман?

– Не будь вёльвы такими высокомерными и свято верящими в своё неприкосновенное сестринство, они бы дважды подумали, прежде чем разводить опийный дым, вдыхать его и связывать свои умы друг с другом, – сказал Ллеу. – Ведь достаточно лишь одного жалкого, но сведущего в ритуальных дымах мужчины, чтобы подбросить в их опорный костёр белену и связать в придачу к умам и тела…

Омела побелела, перестав дышать.

Я не владела сейдом настолько, чтобы понять, на что способен пучок засушенных трав, сгоревший не в том огне. Однако и мне, далёкой от него, было ясно: даже самый искусный сейд не позволил бы Ллеу одолеть в одиночку целую сотню вёльв. Его предел – одна; самая слабая, самая уязвимая. Хитрый, как лис, он по-лисьи же кусался. Наконец-то перестал прятать звериный оскал под пушистым хвостом и явил всего себя, чиркнув рукой с ножом по девичьему горлу.

Юная вёльва захлебнулась кровью, обмякла и завалилась вбок. Так следом за ней рухнули и все остальные вёльвы. По очереди, по цепочке, как шахматные фигурки, по которым щёлкнули ногтем.

Омела взревела. Она успела выбросить в самый близкий к ней костёр щепотку чёрной соли, которая тут же погасила дымящие поленья, и выдернула из волос то, что ещё мгновение назад казалось мне заколкой, – веретено. Повязки опали с её изрезанных рук. Как и Ллеу, вместо пряжи она использовала свою кровь: вспорола острым концом вену под сгибом локтя и заплела новые кровавые нити пальцами. Быстрее, чем Ллеу, задравший рукава и делающий то же самое. Яростнее, чем кто-либо из умерших и по сей день живущих. Такую ярость было не обогнать.