Рубиновый лес. Дилогия

– Из Матти получится хорошая королевская вёльва, госпожа, – улыбнулся он обагрённым ртом, прежде чем упасть замертво под прощальный звон своего чёрного колокольчика.

Ясу, прежде вялая и безучастная, способная бороться лишь с собственной слабостью, вдруг встрепенулась. Неизвестно, что именно придало ей сил: веретено в руках рыдающей Омелы, которое она направила на меня, или же Ясу всё это время притворялась и выжидала подходящего момента, чтобы лев вновь одолел волка. Она толкнула Омелу так сильно, что сбила с ног и её, и затушенную костровую чашу, стоящую на лестничном выступе. Вместе они покатились по ступенькам, и Ясу очутилась на голой земле, разбив себе не только связанные руки, но и лицо.

Я тут же подорвалась к ней, с трудом оторвав себя от тела Ллеу, которого обнимала, надеясь исправить неисправимое. В отличие от него Ясу всё ещё была жива. Я оттащила её подальше от лестницы и поднимающейся Омелы, ищущей своё веретено, которое Ясу незаметно подобрала и теперь крепко прижимала вместе с цепями к груди.

– Омела, – позвала я, выпрямившись среди лежащих тел тех, кого клялась защищать. – Омела… Остановись.

Она продолжала ползать по лестнице в поисках веретена, копошиться израненными руками в высыпавшейся золе и углях под перевёрнутой чашей. Красно-молочную кожу быстро покрыла копоть, белый кафтан почернел, как кружево на подоле и рукавах. Вся Омела словно начала таять, уменьшаться у меня на глазах, лишённая своих вёльв, своего оружия и чести. Мне даже было не нужно обнажать меч, чтобы окончательно победить её. Достаточно было стоять, смотреть и слушать.

– Я пожертвовала всем ради своего туата! – кричала она. – Я пожертвовала отцом, братьями, сёстрами. Собой! – Омела встряхнула руками, усеянными сотнями старых и новых порезов, зарубцевавшихся и безобразных, которые прежде скрывали её широкие рукава. – Волчья Госпожа сама избрала меня! Она явилась ко мне во сне, пообещала конец заморозкам и лишениям, если я сожгу свою семью, если наберусь смелости самой возглавить свой народ. Ибо я такой же потомок Керидвен, как ты потомок Дейрдре. Я тоже королевской крови. Я заслуживаю того, чтобы самой создавать свою историю!

– Может быть, заслуживаешь, – ответила я. – Однако ты умрёшь раньше, чем твоя история запомнится кому-либо, если не остановишься прямо сейчас. Керидвену никогда не быть независимым туатом. Он часть Круга – часть моих владений. А я его – твоя

– королева. Условия те же. Верни то, что моё по праву, и я сохраню тебе жизнь.

– Я тебе не верю! – вскричала Омела, и зазвеневшие слёзы разбили её голос на части. – Твой отец то же самое тем ярлам говорил, чьи семьи в конце концов предал огню и мечу! Вы, дейрдреанцы, только это и умеете. Оскверняете Керидвен снова и снова, рвёте его на части, как дворовые псы… Присваиваете себе наши легенды, нашу славу, наши мечты…

Я поджала губы, терпеливо внимая её истерике. Которой не было бы конца и края, узнай Омела, что её туат отныне станет принадлежать драконам. Сообщать об этом, ворошить прошлое в ответ, предаваться взаимным оскорблениям или стыдить Омелу за то, что содеяли её предки, я не собиралась. Не видела смысла. Его не было и в тех распрях, что она учинила. Всё, чего я хотела сейчас, – это поскорее закончить их и вернуться домой. Потому и сказала только:

– Всё кончено, Омела. Оглянись.

И она оглянулась. Бросила попытки найти утерянное веретено, обвела взглядом круг из мёртвых вёльв, в который была заключена, и посмотрела на сидящую за моей спиной Ясу, уже расправившуюся с цепями и освободившуюся. Затем Омела медленно встала на ноги, подошла к краю лестницы с сжатыми кулаками и испачканными лентами, сползающими с них…

И снова упала на колени, рыдая в голос, как дитя.

– Керидвен сдаётся, – выдавила она сквозь сотрясающий её плач. Две белокурые косы развевались на поднявшемся ветру. Тот словно пытался переубедить её, но Омела всё равно договорила: – Я сдаюсь на милость Дейрдре.

Боги, мёртвые и живые, услышали её слова. И драконы, кружащие над городом, тоже. Где-то забил колокол, треснули каменные ворота. Растерев грязными пальцами лицо, я двинулась к Омеле, чтобы её пленить.

– Ты правда оставишь меня в живых? – спросила она хрипло, когда между нами оставалось не больше семи шагов.

– Правда. Ты будешь жить.

Омела вытянулась и встретилась со мною взглядом. По её порозовевшим щекам ещё бежали слёзы, пухлые губы были слегка приоткрыты. Это невинное выражение, вызывающее жалость, навеки застыло на её лице, когда голова Омелы вдруг сорвалась с плеч и запрыгала по ступенькам к моим ногам.

– Прости, госпожа, – повинился Селен. – Но она с такой злостью смотрела на тебя! С такой злостью, ах! Я не смог этого вынести.

Он стоял позади её обезглавленного туловища в свадебном облачении, застывшего в смиренной позе, прежде чем это туловище завалилось и хлеставшая из шеи кровь побежала рекой. Голова Омелы остановилась в нескольких дюймах от носков моих сапог. Белокурые косы растянулись на лестнице, и голубые глаза застыли напротив моих, не моргая.