Рубиновый лес. Дилогия

Пришлось повторить себе всё это столько же раз, сколько царапин и синяков скрывалось у меня под платьем после сражения, прежде чем мне наконец-то хватило смелости встать, накрыть ладонью круглую дверную ручку и со скрипом повернуть её. Та поддалась без промедлений, оказавшись незапертой.

Тьма и тишина за дверью, мерещившиеся мне прожорливыми зверями, только и ждущими, когда же я сигану к ним в пасть, оказались не чем иным, как недостатком факелов в коридоре. Оглядывая гору-замок с балкона, можно было решить, будто здесь по меньшей мере с десяток комнат, но на деле в коридоре не оказалось ни одной другой двери, кроме моей. Он был длинным, изогнутым и совершенно пустым, не считая ковра из пожухших осенних листьев, что усыпали пол от моего порога. Они хрустели под босыми ногами, как кости, и распускали по воздуху сладкий запах гниения. Из стен торчали крепления для светильников, вбитые на разной высоте и расстоянии. Поэтому иногда мне приходилось идти в полной темноте, чтобы миновать очередной участок коридора, прежде чем я добиралась до следующего источника света. Тем не менее я была готова поклясться, что ещё месяц назад – а то и вчера – здесь не было и этого и всюду царило запустение. Ибо Селен никогда бы не стал облагораживать свой дом для себя самого, ведь звери не ведают, что такое уют.

Зато звери знают, что такое капкан.

– Мне подумалось, ты быстрее привыкнешь к новому дому, если здесь тебя будут ждать всё те же вещи, что окружают в Столице.

Селен подтвердил мою догадку, едва я появилась. Длинный коридор закончился залом, который с натяжкой можно было назвать трапезным: посередине стоял стол с закруглёнными углами, вдоль которого растелилась узкая дорожка из рыжего льна. На ней трепетали те же берёзовые и кленовые листья, что устилали пол, и плавились восковые свечи, прилипшие прямо к ткани. В центре же возвышалась глиняная ваза с сухоцветами, тоже осенними; тёмно-синие цветки сыпались прямо в две надколотые тарелки. В тех уже лежала горсть тушёных овощей, какое-то жаркое с репчатым луком и нечто похожее на хлеб, только посыпанное сверху зелёной крошкой.

Селенит стоял подле этого убранства со сложенными за спиной руками и молчал до тех пор, пока я не закончила осматривать стол и не посмотрела на него. Пыльно-серые стены вокруг были такими же губчатыми и рельефными, как в той комнате, откуда я пришла, но здесь он развесил неаккуратно смастерённые венки из еловых веток и желудёвые гирлянды, порядком помятые и гнилые. Окна в привычном понимании этого слова всё так же отсутствовали – стены межевали пробоины, затянутые киноварной тканью, похожей на шёлк, что едва пропускала сквозь себя свет. Из-за этого в зале царил душный полумрак и лицо Селена приобретало мертвенно-восковой оттенок. Зато алые глаза горели ярко, как и украшения на его камвольном кафтане.

Мне он, значит, выделил платье простое и скромное, домотканое, а вот сам приоделся, как на свадебные смотрины! Застегнул под горлом медные фибулы, волосы забрал назад, увенчал кольцами и браслетами руки, даже обулся, чего не делал никогда раньше. Я подозрительно сощурилась, гадая, что стоит за этими лоснящимися одёжками. Неужто очередное одержимое желание угодить мне? И это после того, что он сделал?..

Кочевник.

Пальцы сжали платье, а слёзы – горло.

– Скажи, меня можно назвать красивым? – спросил он, не замечая той ненависти, с которой я на него взираю. – Давно хотел спросить… Как люди вообще решают, кто для них красив, а кто нет?

– Так же, как ты решил, что я должна находиться здесь, с тобой, – ответила я, не разжимая челюсти. Долго смотреть на Селена и не встречаться с ним глазами было невозможно, а взгляд у Селена ощущался липким и едким, как щёлочь, разведённая в дёгте. – Просто взбредает что-то в голову, да и всё.

– Нет, что ты! Это совсем другое, – ужаснулся Селен искренне и затряс головой. – Ты здесь потому, что ты моя, а не потому, что мне «взбрело в голову». Разве положено разъединять одно сердце пополам или один желудок? Хотя, кажется, я понимаю, о чём ты… Красота – это озарение, да? – Он закусил губу, и я поёжилась, мысленно отметив, сколь остёр каждый его зуб – в два раза острее, чем у Сола. – Достаточно один раз тебя увидеть, чтоб понять: весь прочий мир уродлив.

Я вздохнула, не столько напуганная происходящим, сколько утомлённая. Мышцы всё ещё болели после битвы, шаг был кособоким и нетвёрдым, а во рту сушило так, словно я съела мешок песка. Вдобавок под ложечкой всё ещё болезненно сосало от голода. Бросив невольный взгляд на кувшин с тарелками, полными еды, а затем на покорно ждущего меня Селена, я поняла, что мне от званого обеда никуда не деться. И, возможно, это было к лучшему – логично восстановить силы, прежде чем заниматься поиском ответов и спасением.