Д. К. Тут такая штука. Писать о том, что тебя пугает, не означает пугаться этого в самих рассказах. На уровне понимания кошмарности темы, ситуации, потери – да, но не на уровне первобытной дрожи, реакции нервных окончаний. Не так, чтобы оцепенеть от страха. Здесь надо оговориться, что меня не пугают «по-настоящему» и чужие произведения. Это работает в кино, но не в литературе. Но мне вполне хватает атмосферы дискомфорта, гнетущего тумана мыслей, тянущего осознания кошмара.
Так что меня не пугают мои рассказы. Здесь другой критерий «испуга». Иногда мне очень неуютно и грустно в собственных произведениях, где личное переплелось с вымыслом. Вообще я очень редко перечитываю чистовые варианты своих текстов, разве что надо стряхнуть с них пыль и куда-то отправить. Исключение – рассказ «Ненастоящий дядя». Я плачу, когда его перечитываю. Я понимаю почему… Но я очень рад, что написал этот рассказ.
Прежде чем задать следующий вопрос, сделаю небольшое отступление. Как литературному редактору вебзина DARKER, мне присылают на рассмотрение рассказы, и не так уж и редко вместе с текстом идёт «поясниловка»: что автор хотел сказать своим рассказом, какую тему поднял, какие личные воспоминания использовал – многое из того, о чём мы с тобой говорили до этого. Я неизменно отвечаю: «История должна помогать себе сама». То есть автор должен вложить всё в историю, а не в комментарии и пояснения к ней. Когда история уйдёт в свободное плавание, всё, что автор сможет ей дать – это костыли оправданий. Другими словами, как часто говорят: «Ты же не будешь стоять у входа в книжный и объяснять каждому свой роман». Мне кажется, что подобные экскурсы могут быть интересны, только когда читатель сам хочет узнать предысторию написания произведения.
А как ты относишься к авторским объяснениям (до и после того, как читатель ознакомится с текстом)?
Е. А.