Читаем Румынская повесть 20-х — 30-х годов полностью

— Не встревай, женщина, — отмахнулся помощник префекта. — Не запутывай следствие.

— Я не запутываю. Я хочу помочь ни в чем не повинному человеку, — с улыбкой повернулась горянка к Богзе. — Был там чужак, — он увидел, как вы деньги отсчитывали. Вот его и надо найти и допросить.

— Да не было там никакого чужака, женщина. Говорил же я тебе.

— А возможно, и был, — повернулся к нему Богза.

— Так я — о том же. Должен был быть. Или ты думал — я о Илие Куцуе говорю?

Господин помощник префекта почувствовал легкое раздражение.

— А если был, так пусть он и скажет. Кто это? Знает ли он его?

— Не знаю. Может, Куцую ведомо.

— Он тоже не знает. Откуда ему знать? Ну, кинулись наперерез разбойники, и все.

— Вот видишь. Что же ты все припутываешь этого свидетеля?

— А я не припутываю, господин. У нас, у горян, такой обычай — товар свой продаем при свидетелях, а не по бумагам, которые составляют судьи. А коли ваша милость говорит, что не было свидетелей, я молчу. Но тогда, выходит, писались эти самые бумаги. Да в конце концов и бумаг этих не требовалось, ведь господин Богза и господин Куцуй были дружками-приятелями Некифора Липана. Так что я, добрые люди, только затем и пришла сюда, чтобы позвать вас на похороны бедных останков моего мужа. Одно это дело меня держит: справлю его и уеду домой, и пусть уж власти ищут злодея. Я знаю, что господин субпрефект непременно найдет его, на этот счет я спокойна. А уж вы, добрые люди, расскажете все как было и поможете ему. Так что на похороны-то беспременно приходите.

Помощник префекта нетерпеливо постукивал прутиком по голенищу сапога. Секретарь за своим столиком слушал, не зная, что записывать. Витория встала, застегнула кожушок. Это расследование ее больше не интересовало.

— Муж мой был человеком достойным, — заключила она. — Вы уж окажите ему эту честь.

— Что ж, можно, — в недоумении кивнул Богза. — Придем, коли господин субпрефект дозволяет.

— Приходите со своими женами. Очень я вас о том прошу. Завтра устроим моему мужу последний праздник. И господин субпрефект пожалует.

— Я?

— А то как же? Разве там нельзя потолковать, как тут вот? Глядишь, господин Богза и припомнит еще что-нибудь.

Калистрат Богза пошарил в кимире, достал табакерку, открыл ее и скрутил толстую цигарку. Женщина взялась за ручку двери. Помощник префекта скучливо ждал, когда она наконец выйдет, и уже был готов выставить ее вон — но природная деликатность помешала ему.

— Я бы еще кое-что могла сказать, — тоненьким голосом проговорила Витория, — но отложу на завтра. Поговорим потом.

— Когда потом?

— А как зароем Некифора Липана. Он уже сказал все, что должен был сказать. Приходи беспременно, господин Калистрат.

— Хорошо, хорошо, — ответил тот, часто затягиваясь толстой цигаркой.

Витория вышла. В соседней комнате увидела жандарма. Куцуй сидел в стороне и тоже курил толстую, как у Богзы, цигарку.

Горянка подошла к нему, улыбнулась.

— Вы что, сговорились скрутить одинаковые цигарки, да в одно и то же время? А господин Богза называет тебя…

— Он? Меня называет? — разъярился Илие Куцуй.

— Отчего же не назвать? Говорит, что ты был при передаче денег. Но я имела в виду другого, чужого.

— Никак в толк не возьму, о чем это ты, — тихо сказал Куцуй и опять опустился на лавку.

— Я говорила господину субпрефекту, что должен был быть еще третий, кто увидел деньги, а значит, и злодейство задумал учинить. Да вот оказалось, что никого не было. Но ведь кто-то может сказать, что коли не было свидетеля, так, значит, и деньги ему отсчитаны не были. А без денег зачем его было убивать? Без денег, выходит, и нечего было ему возвращаться с дороги — надо было ехать вперед за отарой.

— Как так без денег? Это что еще за слова? Я же тебе не раз твердил, что мы ему отсчитали все деньги там, наверху, на привале.

— Знаю, мил человек. Я о другом говорю, ты уж на меня не обижайся.

— Что значит о другом? Зачем же тогда городить бог весть что?

— Несу и я, что на ум придет, сужу да ряжу, как те люди, что лезут в наше дело скуки ради. Вам лучше знать, как там было, вот вы и расскажете. Мертвый, господин Илие, сказал все, что было надо. Все, что знал, он поведал. Чего ты на меня уставился? Теперь, стало быть, ваш черед, — и тогда всему конец. А уж господин субпрефект решит, что делать дальше. Я на вас только и надеюсь, оттого просила и господина Калистрата и тебя прошу — не бросайте закадычного дружка. Раз мы нашли его, приходите, побудьте с нами, покуда мы его не предадим земле на вечное упокоение.

Куцуй внимательно слушал, глядя в сторону.

— Как ты сказала?

— Пожалуйте на похороны, господин Илие. И господин Калистрат будет.

— Что ж, коли он придет, то я не против.

— Благодарствую, господин Илие. Уж как я рада — и жен приводите. Посидим за скудной трапезой.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Радуга в небе
Радуга в небе

Произведения выдающегося английского писателя Дэвида Герберта Лоуренса — романы, повести, путевые очерки и эссе — составляют неотъемлемую часть литературы XX века. В настоящее собрание сочинений включены как всемирно известные романы, так и издающиеся впервые на русском языке. В четвертый том вошел роман «Радуга в небе», который публикуется в новом переводе. Осознать степень подлинного новаторства «Радуги» соотечественникам Д. Г. Лоуренса довелось лишь спустя десятилетия. Упорное неприятие романа британской критикой смог поколебать лишь Фрэнк Реймонд Ливис, напечатавший в середине века ряд содержательных статей о «Радуге» на страницах литературного журнала «Скрутини»; позднее это произведение заняло видное место в его монографии «Д. Г. Лоуренс-романист». На рубеже 1900-х по обе стороны Атлантики происходит знаменательная переоценка романа; в 1970−1980-е годы «Радугу», наряду с ее тематическим продолжением — романом «Влюбленные женщины», единодушно признают шедевром лоуренсовской прозы.

Дэвид Герберт Лоуренс

Проза / Классическая проза
The Tanners
The Tanners

"The Tanners is a contender for Funniest Book of the Year." — The Village VoiceThe Tanners, Robert Walser's amazing 1907 novel of twenty chapters, is now presented in English for the very first time, by the award-winning translator Susan Bernofsky. Three brothers and a sister comprise the Tanner family — Simon, Kaspar, Klaus, and Hedwig: their wanderings, meetings, separations, quarrels, romances, employment and lack of employment over the course of a year or two are the threads from which Walser weaves his airy, strange and brightly gorgeous fabric. "Walser's lightness is lighter than light," as Tom Whalen said in Bookforum: "buoyant up to and beyond belief, terrifyingly light."Robert Walser — admired greatly by Kafka, Musil, and Walter Benjamin — is a radiantly original author. He has been acclaimed "unforgettable, heart-rending" (J.M. Coetzee), "a bewitched genius" (Newsweek), and "a major, truly wonderful, heart-breaking writer" (Susan Sontag). Considering Walser's "perfect and serene oddity," Michael Hofmann in The London Review of Books remarked on the "Buster Keaton-like indomitably sad cheerfulness [that is] most hilariously disturbing." The Los Angeles Times called him "the dreamy confectionary snowflake of German language fiction. He also might be the single most underrated writer of the 20th century….The gait of his language is quieter than a kitten's.""A clairvoyant of the small" W. G. Sebald calls Robert Walser, one of his favorite writers in the world, in his acutely beautiful, personal, and long introduction, studded with his signature use of photographs.

Роберт Отто Вальзер

Классическая проза