Румынская повесть 20-х — 30-х годов

Между тем шествие продолжалось; как только нанятые заранее люди заметили его, с высокой звонницы ударили колокола. В колокольный звон вплелись голоса бучумов. Жители села высыпали сперва на завалинки — поглазеть на шествие из-под сложенных козырьком ладоней. Потом заторопились друг за дружкой на кладбище.

Такую пышную службу нечасто видели в Сабасе. На обнаженные останки Некифора Липана лились косые лучи золотистого апрельского солнца. Священники молили всевышнего об упокоении души раба божьего, затем высокими голосами пропели вечную память. Витория подошла к госпоже Марии, скороговоркой попросила, чтобы та позаботилась о последней части обряда; главное — не забыть в нужную минуту о вине для окропления могилы и черной курице, которую следует передать через могильную яму. Старуха, нанятая в помощницы, носит все нужное в своей сумке — так пусть у нее и потребует. Она молила госпожу Марию оказать ей эту великую услугу, ибо в час расставания она, Витория, должна быть рядом с супругом. Должна увидеть его в последний раз. А уж потом свидятся они лишь в Судный день.

Она подошла к гробу и, подняв руку к макушке, сдвинула черный плат на затылок. Потом поднесла ко лбу пальцы, скрюченные словно когти, будто хотела выцарапать себе глаза.

И крикнула:

— Георгицэ, что же ты меня покинул!

Таким голосом она выкрикнула эти слова, что все содрогнулись. И свалилась на колени. И приникла лбом к гробу.

Расталкивая людей, госпожа Мария кинулась к ней. Наклонившись, обхватила за плечи и потянула к выходу. Витория дала себя увести. Потом, высвободившись из рук Марии, вернулась к гробу и снова рухнула на колени.

— Позовите сына! — крикнула она.

Георгицэ был рядом. Он подошел, прикрывая глаза правой рукой: он не знал, что и сказать. Не причитать же, как баба, при всем честном народе.

Госпожа Мария снова подняла горянку, и люди торопливо забили гвоздями крышку гроба. Тут же гроб опустили, раздался гул падавших на крышку комьев земли. Немного успокоившись, Витория вернулась и тоже обронила горсть земли на гроб мужа.

XVI

У ворот кладбища дожидались помощники Витории — господин Тома и госпожа Мария. Они протягивали каждому на помин души усопшего четвертушку хлеба и стаканчик водки. Мужчины и женщины шептали как положено: «Мир праху его», — и тут же опрокидывали стаканчик. Лишь затем отрывали кусочек хлеба, чтобы приглушить приятное жжение во рту.

Дети, смеясь, озоровали среди могил.

Когда были розданы все подаяния и кутья, священники сняли облачения. Им еще предстояла малая часть службы, притом не из легких. Витория поспешно шагнула к ним и пригласила на поминальный праздник в дом господина Томы. Там соберутся представители власти во главе с помощником префекта и селяне, приехавшие с той стороны.

Хозяйка господина Томы распорядилась как нельзя лучше. Правда, стоял великий пост, и еда не была бог весть какая обильная, зато питья было вволю. Больше всего надеялся господин Тома на крепкое одобештское вино.

За стол уселись на закате. Мертвый обрел наконец покой. А живые принялись уминать постные галушки да капусту, жаренную на растительном масле. Священники и господин помощник префекта сидели на почетном месте, в глубине комнаты. Гости из урочища Двух Яблонь — ближе к краю. Витория расположилась неподалеку.

Пропустили по нескольку стаканчиков, и люди заговорили о всякой всячине.

— А ты, господин Калистрат, — заметила горянка, — что-то не ешь.

— Отчего же? Ем, слава богу, благодарствуйте.

— Значит, пьешь мало. Уж за дружка-приятеля выпить надо.

— А я только и делаю, что пью. Только вот думаю: живем мы далеко и ехать придется ночью.

— Да тебе-то что? Разве ты ночью оробеешь? Я вижу, и чекан у тебя имеется.

— Имеется.

— Добрый чекан. Выпей еще стакан, а я посмотрю. А там пропусти еще, сколько душе угодно. Покажи-ка мне этот чекан. Погляжу на него. У сына моего Георгицэ точь-в-точь такой же.

Богза невесело ухмыльнулся и передал над столом чекан.

Горянка поворотилась к сыну. Он стоял сзади.

— Георгицэ, посмотри и ты. Кажись, твой такой же. Только твой недавно с наковальни. А этот постарей, и знает, верно, побольше.

Она рассмеялась и передала чекан сыну.

Калистрат было протянул руку к своему оружию, но тут же отдернул ее. Парень внимательно рассмотрел вогнутое острие и широкую часть лезвия.

— Пускай поглядит да на ус мотает, господин Калистрат, — продолжала горянка. — А ты сделай милость, пропусти еще стакан одобештского. Тебе ли не знать: как раз это вино и было по вкусу Некифору Липану. Я вот что думаю, — проговорила она внезапно другим голосом, обращаясь к сотрапезникам. — Я так полагаю, господин Калистрат, что муж мой ехал один в гору по Стынишоарской дороге и думал о своей отаре. А может, думал обо мне. Меня там не было, но я знаю, Липан сам сказал мне, пока я проводила рядом с ним ночи в том овраге.

— И что же он сказал тебе? — рассмеялся Богза.

— Сказал, как дело было, — ответила горянка с улыбкой, пристально глядя на него.

— Ну, уж этому я не поверю.

— А ты поверь. Ты ведь помнишь, господин Калистрат, что у Некифора Липана был еще и пес.