Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

И уже не русалка смеётся, а обманутая полюбовником, сошедшая с ума Акулина – «она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет». Не русалка плачет, а мать утонувшего Васи, крестьянка Феклиста – «плачет, плачет, горько Богу жалится». Мифические существа «Бежина луга» не обособлены от мира несчастий и бед реальной крепостной России, точно так же, как не обособлены они и от того возвышенного и поэтического, чем не менее щедро наполнена крестьянская жизнь. Болезненный крик ночной птицы напоминает о стонах утопленного в омуте Акима-лесника: так душа его «жалобится», а может быть, это просто «лягушки махонькие» жалобно кричат. Белый голубь, внезапно налетевший на трепетный свет костра, – то ли праведная душа, улетающая на небо, то ли птица, случайно отбившаяся от дома. И даже Тришка, лукавый человек, сродни знакомому всем в околотке бочару Вавиле.

Объясняя таинственные явления природы, сознание крестьянских ребят питается живыми впечатлениями окружающего мира. Самые фантастические существа тысячами нитей связаны с поэзией жизни земной: их драмы – своеобразное продолжение людских драм, их красота – отражение земной красоты. Да и сюжет «Бежина луга» движется от легендарного и фантастического к земному и реалистическому. Когда один из знакомых упрекнул Тургенева в недостаточности мистического начала, автор «Бежина луга» сказал: «Я вовсе не желал придать этому рассказу фантастический характер – это не немецкие мальчики сошлись, а русские». От мифических существ, русалок, домовых, оборотней и леших в начале рассказа воображение ребят обращается к судьбам человеческим, к несчастной Акулине, к Акиму-леснику, к утонувшему мальчику Васе и матери его Феклисте, к Ивашке Федосееву и бабке Ульяне и, наконец, к легендам о Тришке-избавителе и обетованной земле.

Тургенев писал и печатал «Бежин луг», когда цензура бдительнее, чем когда-либо, следила за литературой. В тексте первой публикации рассказа во втором номере «Современника» за 1851 год цензура исключила весь рассказ Кости о Тришке-антихристе, заменив последующие упоминания о нём словом «леший». Что же предосудительного нашла цензура в этом рассказе?

Много лет спустя, после реформы 1861 года, земляк Тургенева, писатель-демократ П. И. Якушкин опубликовал в путевых письмах легенды орловских крестьян о Тришке-сибиряке, с юношеских лет знакомые Тургеневу. Варвара Петровна ещё в 1839 году сообщала сыну в Берлин: «Тришка у нас появился вроде Пугачева, – то есть он в Смоленске, а мы трусим в Болхове». Спустя некоторое время она же писала: «Тришку поймали, и слухов о нём больше нет».

Главной чертой Тришки, по крестьянским легендам, было заступничество за бедных крестьян, причём бескровное: Тришка ни одной христианской души не загубил, добивался своего удалыми шутками. Узнал как-то Тришка-сибиряк, что в Смоленской губернии живет барин, который всех мужиков «в разор-разорил». Посылает барину письмо: «Ты, барин, может, и имеешь душу, да анафемскую, а я, Тришка, пришёл к тебе повернуть твою душу на путь – на истину. Ты своих мужиков в разор-разорил, а я думаю теперь, как тех мужиков поправить. Думал я, думал и вот что выдумал: ты виноват, ты и в ответе будь. Ты обижал мужиков, ты их и вознагради; а потому прошу тебя честью: выдай мужикам на каждый двор по пятидесяти рублёв, честию тебя прошу, не введи ты меня, барин, во грех – рассчитайся по-Божьи».

В конце XVIII – начале XIX века Орловский край действительно славился на всю Россию многочисленными шайками разбойников: «Орёл да Кромы – старинные воры; Ливны всем ворам дивны; Елец – всем ворам отец; да и Карачёв на поддачу!» На усиление крепостнического произвола русский мужик плодородного подстепья отвечал неповиновением властям, бегством от крепостной неволи. Бежин луг неспроста, по словам Тургенева, «славился в наших околотках»[4]. Он служил приютом «для всех беглецов, спасавшихся здесь от непосильных тягот, и околотки, куда входил Бежин луг, были в старину средоточием многих тысяч разбойников».

В первом отдельном издании «Записок охотника» 1852 года Тургенев восстановил изъятый цензурою текст о Тришке. И хотя в авторской интерпретации социальный пафос легенды приглушён, современники чувствовали его. Рецензент демократического «Журнала для детей» в 1856 году писал: «Да тут светится и серьёзная мысль: люди наделали зла, осквернили свет злобой, ложью и неправдой, так их и придёт казнить Тришка; а все остальные создания Божьи – невинны, им бояться нечего». Судя по рассказам Павлуши, Тришку со страхом ждут именно виновники народных бед: барин, староста со старостихой и Дорофеич, богатый мужик-мироед, по всей вероятности.

Мирный сон крестьянских детей под звёздами овеян в финале рассказа и другой доброй легендой о далёкой земле, где зимы не бывает. Она хранит детские сердца от разрушительных воздействий нужды и горьких забот, которыми полна повседневная жизнь крестьянства:

«– Что это? – спросил вдруг Костя, приподняв голову.

Павел прислушался.

– Это кулички летят, посвистывают.

– Куда ж они летят?