Русская зима

Но когда-нибудь – уже скоро – поток иссякнет. Надо придумывать новое… Обидно было, что те пьесы, какие она сама считала настоящими, ставили считаные разы, быстро снимали – не пользуются успехом…

– Друзья, – сказал Даниэль, когда Серафима освободилась от раздачи автографов. – С удовольствием посидели бы, обсудили, выпили. Но – дети. Надо забирать.

– Спектакль прекрасный, спасибо, – добавила Алина. – Я аж разрыдалась. Так трогательно.

Обнялись на прощание, пообещали друг друга не забывать.

– Ну, наверное, и хорошо, – выдохнула Серафима. – Я устала. А еще собраться надо. Пойдем в гостиницу?

Олег кивнул.

Глава двенадцатая

1

В Екате дни замелькали с удивительной быстротой. Серафима не сидела теперь часами на кухне или на лоджии, завернувшись в плед и глядя на двор и детскую площадку. Не тосковала. Почти постоянное шелестение клавиш Олегова ноутбука не раздражало. Она привыкла к Олегу, почти исчезла сковывающая неловкость предстать перед ним растрепанной, в майке и трусиках. Конечно, не ходила лохудрой, но и не одевалась дома, словно принимала гостя.

Пятнадцатого февраля он слетал в Москву на суд. Вернулся ночью. Сказал, что всё прошло удачно. Без скандалов, без попыток судьи примирить. Теперь надо ждать решения. Жена – «бывшая жена» – не настаивала на алиментах, впрочем, он ведь официально безработный…

Семнадцатого, в пятницу, поехали в Арамиль к родителям. По дороге Олег заикнулся о том, что ему надо выписаться. В Москве хотел, но там не стали выписывать «в никуда».

– Давай зайдем в Арамили в паспортный стол. Подадим на прописку, – предложила Серафима, и сама удивилась, как легко и свободно это произнесла.

– Спасибо. – Олег сжал ей руку.

Когда подавали документы, паспортистка, пристально глядя на Серафиму, предупредила:

– Но, если что, выписать вы сможете только через суд. Постоянная прописка, это не шутки.

Олег буркнул:

– Я с серьезными намерениями.

– Ну если с серьезными, – смягчилась паспортистка, – ничего не имею против. Приходите во вторник.

Дождались папу с работы, сели есть блины. Олег с Серафимой привезли красную икру и бутылку коньяка – получился маленький праздник, закрепивший знакомство родителей с Олегом, вхождение в семью…

Мама заметила у Серафимы кольцо, удивилась:

– Ты ведь золото не любишь.

– Ну, что делать… Обручальное. Положено из золота.

– Сделал Серафиме Юрьевне предложение, – сказал Олег торжественно, – она ответила согласием.

– И прекрасно. – Папа наполнил рюмочки.

Тянуло поговорить о свадьбе. По крайней мере, Серафиму буквально подмывало. Она хотела такую, чтоб запомнилась на всю жизнь. Конечно, без глупостей и пошлостей в виде заданий, выкупа невесты, но – с размахом. Правда, понимала, сейчас не стоит. Олег, кажется, на мели – его может задеть, что она готова взять расходы на себя. Надо как-нибудь аккуратно его к этому подвести…

– Что, пойдем на лыжах? – предложил папа.

Олег виновато, что ли, улыбнулся:

– Не готов сегодня. Извините.

– Я, честно говоря, тоже. – И папа стал рассказывать, что навалили на него работы, вся срочная, непростая.

Он получал в театре двадцать тысяч. Крохи. Пять дней в неделю мотался из Арамили в центр. Завозил брата в школу, потом ехал в театр, в свой столярный цех… Хорошо, что руководство не запрещало брать подработки, пользоваться станками, но заказов со стороны было мало, да и часто не хватало на них времени и сил…

Иногда просьбы «подбросить деньжат» вызывали у Серафимы досаду, но потом она вспоминала их попытки наладить и устроить жизнь, их журналистскую принципиальность, которая оборачивалась судебными исками, угрозами и вынужденными переездами на новое место, неудачные уходы в бизнес, и понимала, что всё это их тогда, в конце девяностых, в нулевые изранило, и теперь они как надломленные деревья. Вроде зеленеют такие деревья, но почти не растут, не крепнут.

Папа работает столяром, мама шьет и вяжет, иногда удачно продает. Ну и ладно. Не вернутся они в журналистику, не найдут в своих пятьдесят плюс денежную работу.

И Олег бросил журналистику. Года четыре назад уволился из газеты – надоели верстки и переверстки, еженедельные авралы, информашки, которые надо писать в последний момент, чтобы заполнить плеши в полосах; теперь пишет рецензии, колонки на литературные темы за три-пять тысяч. Говорит, что заканчивает роман. Если издадут, получит в лучшем случае тысяч семьдесят. Может, присудят какую-нибудь премию, а скорее всего – нет. По его словам, он лимит на премии исчерпал – много их получил уже. «Мечтать можно, но полагаться не стоит. А журналистикой не могу заниматься – воротит. Иногда снится, что я снова в газете – реальный кошмар, до холодного пота».

Серафима их понимает – сама с нее начинала. Когда была в десятом классе, папа отдал ей в распоряжение целую полосу газеты для интервью с интересными людьми, материалов о жизни подростков. Однажды на кинофестиваль в Ханты приехал известнейший человек, весельчак, острослов, которого все знают и часто, несмотря на возраст, называют Юликом.