Читаем Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века полностью

– Ну и пусть все катится… – Дяг закрыл глаза. – Знаешь, что самое противное?! Стравинский заискивает перед Идкой и ее капиталами, а на следующий день приходит ко мне и начинает петь: ах, это было так отвратительно, ах, ей больше не удастся уговорить меня участвовать в этом… и Броня Нижинская точно такая же предательница. – Он нежно улыбнулся: – У меня, по крайней мере, есть мои книжки. Не изменяют, не зависят от пошляков. Книги мои! Господи, как я их люблю, – облегченно вздохнул он. – Моя последняя любовь, самая большая.

Со слов Лифаря Мися знала, что в собирании древних русских рукописей и книг Дягу очень везло. И это действительно стало большой его страстью, особенно в последние месяцы: Дягу удалось купить какой-то уникальный древнерусский букварь, потом несколько подлинников писем Александра Пушкина к невесте. К поэту Пушкину, как Мися убедилась за время дружбы с «Балетом», русские относятся с религиозным поклонением, для Дяга приобретение было подлинным сокровищем. Однако Мисю не особенно интересовало его очередное увлечение; она считала, что оно скоро пройдет. В свое время Дяг покупал картины, затем дарил их Мясину, после этого собрал коллекцию живописи для Лифаря, он страстно собирал граммофонные пластинки для Кохно! Неуемная натура Дягилева, очевидно, должна была постоянно находиться в творческом поиске; так проявлялся его инстинкт охотника.

– Конечно, у тебя есть твои обожаемые книжки, давай осенью вместе найдем им пристанище. Я помогу, – пообещала Мися.

– Да, нужна огромная квартира, – задумался Дяг. – Или даже целый дом в Париже! Пора мне уже обзавестись домом. Устрою там хранилище русских книг и рукописей, какого вообще нет в Европе, – он все время улыбался.

«Неужели вместе с книгами хочет собрать под одной крышей всю свою „семью“ – Валичку Нувеля, Пафку Кубитовича, Кохно и Лифаря? – догадалась Мися. – Это и есть главная его мечта, наверное».

– Скажи мне, миленькая, только не ври, – вдруг нахмурился он. – Эта вещь Равеля, из последнего Идкиного балета, хороша все-таки? Как считаешь? Скажи только честно.

– Мне понравилась, – осторожно ответила Мися. – Такого не было еще, чтобы повторялась только одна музыкальная фраза – подчеркнуто, ага, нахально. Но не надоедает ведь! А оркестровка нарастает, наступает, как грозовая туча у Джорджоне.

– «Гроза» Джорджоне, – повторил он и коротко вздохнул.

Эта постановка поразила Мисю: «Болеро», как назвал Морис Равель свою новую вещь, было написано для Иды Рубинштейн специально, чтобы она могла солировать в новом одноактном балете. «Болеро» было мало похоже на любую музыку, которую Мисе приходилось слышать. Постановка Брони Нижинской тоже была дерзкой; никогда еще появление Иды, ее движения не были такими провокационными. Нарастающее крещендо музыки передавало постепенное нарастание сексуальной страсти. Повинуясь ритму, танцовщики, изображающие охваченных желанием мужчин в таверне, наступали на Иду, танцующую на столе, и в конце, под оглушительные раскаты в финале «Болеро», набрасывались на нее, готовые растерзать. В этой постановке Ида поражала не меньше, чем в свое время в «Шехеразаде» или в «Танце семи покрывал».

– Мне жаль, что он написал это не для меня. Кажется, у этой пьесы есть будущее, – задумчиво сказал Дяг. – Я проглядел Равеля. А ты, как всегда, была права, Мися моя. Надо было послушать тебя… – Он слабо пошевелил пальцами, Мися взяла его ладонь в свою.

Ей не хотелось, чтобы Дяг сейчас вспоминал о своих отношениях с Равелем, исправить их, по-видимому, уже невозможно, даже она не могла ничего сделать. Несколько месяцев назад Дяг сам попытался: встретив композитора в Монте-Карло в ресторане, импресарио протянул ему руку, но Равель усмехнулся и прошел мимо. Корибут-Кубитович и Нувель тогда с трудом удержали Дяга от попыток вызвать композитора на дуэль.

– Что-то мне холодно, – прошептал Дяг и убрал руки под одеяло. – Я устал.

– Поспи, если можешь. – Она промокнула лоб больного полотенцем и отошла. – Я буду рядом.

В комнату тихо вошли Кохно и Лифарь. «Прячутся друг за друга, как испуганные дети», – подумала Мися.

– Борис, ты отдохнул? Пообедал? – Она взяла свою сумку.

Кохно кивнул.

– Тогда оставайся, мы с Сержем-младшим идем ужинать. А ты спи, увидимся завтра, мой дорогой, – она поцеловала Дяга в лоб.

– Вы не вернетесь сегодня? – Глаза Кохно расширились, она поняла, что ему страшно оставаться одному на ночь.

– Серж скоро придет, а я вернусь утром. Но ведь вечером будет сиделка, – Мися старалась говорить бодро и спокойно.

Сначала они с Лифарем купили теплые вещи для Дяга и отослали их в «Гранд-отель». Обедали в ресторане отеля «Даниэли».

– Мне кажется, я просплю часов десять, – зевала Мися. – Рядом с ним силы уходят быстро. Как думаешь, скоро Дяг выздоровеет?

За ужином она пила воду, танцовщик заказал небольшой графин граппы.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное
Борис Годунов
Борис Годунов

Фигура Бориса Годунова вызывает у многих историков явное неприятие. Он изображается «коварным», «лицемерным», «лукавым», а то и «преступным», ставшим в конечном итоге виновником Великой Смуты начала XVII века, когда Русское Государство фактически было разрушено. Но так ли это на самом деле? Виновен ли Борис в страшном преступлении - убийстве царевича Димитрия? Пожалуй, вся жизнь Бориса Годунова ставит перед потомками самые насущные вопросы. Как править, чтобы заслужить любовь своих подданных, и должна ли верховная власть стремиться к этой самой любви наперекор стратегическим интересам государства? Что значат предательство и отступничество от интересов страны во имя текущих клановых выгод и преференций? Где то мерило, которым можно измерить праведность властителей, и какие интересы должна выражать и отстаивать власть, чтобы заслужить признание потомков?История Бориса Годунова невероятно актуальна для России. Она поднимает и обнажает проблемы, бывшие злободневными и «вчера» и «позавчера»; таковыми они остаются и поныне.

Александр Николаевич Неизвестный автор Боханов , Александр Сергеевич Пушкин , Руслан Григорьевич Скрынников , Сергей Федорович Платонов , Юрий Иванович Федоров

Биографии и Мемуары / Драматургия / История / Учебная и научная литература / Документальное