Русские мыслители

В эпоху Белинского, в 1830-е и 1840-е годы, Россия оста­валась преимущественно феодальной страной. Заводской промышленности почти не имелось, некоторые области были полуколониями. Резкие сословные преграды отделяли кре­стьян от купечества и священников, а меж небогатыми дворя­нами и вельможами преграды были еще заметнее. Разумеется, даже простой человек мог восходить по общественной лест­нице, достигая в итоге высоких ступеней, однако это было непросто и случалось не слишком часто. Дабы подняться вверх, человеку требовались не только талант, не только рас­торопность и честолюбие, но и готовность навсегда отри­нуть свое прошлое, нравственно и умственно слиться с выс­шей общественной средой, неизменно готовой принять нового достойного члена своего на равных. Самый приме­чательный русский ум восемнадцатого столетия, Михаил Васильевич Ломоносов, создатель изящной отечественной словесности и отечественного естествознания — «русский Леонардо» — был выходцем из темной, безвестной семьи, но поднялся к высшим общественным слоям и преобразился. В его сочинениях нет ничего неуклюжего, ни следа мужицкой речи — Ломоносов пишет чрезвычайно ярко и выразительно. Он работал с неукротимым пылом новообращенного, — а к тому же, самоучки — и, закладывая основы русской прозы и поэзии, строго следуя самым изящным, изысканным запад­ным — то есть французским — образцам, потрудился во вто­рой половине восемнадцатого века больше кого бы то ни было иного. До второй половины века девятнадцатого только рус­ские общественные сливки обладали достаточным образова­нием, досугом и развитым, изощренным вкусом, необходи­мыми для творчества — в частности, литературного; правда, примерами брали светочей западной словесности, а из народ­ных источников, из векового искусства крестьян и ремеслен­ников, не без воображения и умения работавших в Богом забытых уголках великой Империи, черпали мало. Литературу числили занятием особо возвышенным; писали, главным образом аристократы-любители, жившие в Санкт-Петер­бурге и Москве, а также их протеже. В Санкт-Петербурге пребывало правительство, а Москву населяли богатые купцы и дворянство старого закала — эти люди глядели на холодную, по-европейски утонченную северную Пальмиру с неодобре­нием и недоверием. Все тогдашние великие и выдающиеся русские авторы, первыми вызвавшие истинное литературное возрождение — Карамзин и Жуковский, Пушкин и Грибое­дов, Баратынский и Веневитинов, Вяземский и Шаховской, Рылеев и оба Одоевских, — были дворянами. Правда, немало наличествовало и «людей со стороны», принятых в писатель­ское сообщество: например, критик и журналист Полевой, первопроходец русского литературного натурализма, родился в семье сибирского купца; лирический поэт Кольцов оста­вался крестьянином до конца своих недолгих дней. Однако такие исключения не могли поколебать устоявшейся литера­турной иерархии.

Скромник Полевой начинал, как довольно смелый frondeur\

выступавший против писательской элиты, но мало- помалу полностью усвоил методы и слог, присущие авторам- дворянам, и завершил земные дни сторонником православия и самодержавия (правда, успевшим предварительно постра­дать от преследований). Кольцов оставался неизменно верен крестьянскому языку — оттого-то и прославился как «поч­венный», самобытный гений, простой мужик, неиспорчен­ный известностью, зачаровывавший утонченных салонных слушателей свежестью и непосредственностью своего даро­вания, трогавший благородных почитателей почти преувели­ченной скромностью и злополучной своей судьбой.