Русский ад. Книга первая

Да, чтобы выжить, не сойти с ума, иногда надо просто отойти в сторону. И будь что будет: я – еще есть, но меня – уже как бы нет, я еще не ушел, но я ушел, потому что уйти – это сейчас лучше, чем остаться.

Даже интересно, между прочим: найдется ли в Советском Союзе хотя бы один человек, кто предупредит сейчас Горбачева? Выдаст Ельцина? Он ведь не только с генералами советуется, – верно?

Кравчук и Шушкевич, ближний круг Кравчука, ближний круг Шушкевича, – десятки людей знают, уже знают, что будет там, в Белоруссии. Так вот, вопрос: найдется ли хотя бы кто-нибудь, кто введет Горбачева в курс дела? Или Бакатина? Или Шеварднадзе, вернувшегося в МИД? А?! Если сами они ни черта не видят?

Самое главное, решение «тройки» должны будут утвердить: Верховный Совет Украины, Верховный Совет Белоруссии и Верховный Совет РСФСР.

Затем – съезд. Большинство депутатов – коммунисты.

Утвердят? Что коммунисты, прежде всех коммунисты, скажут сейчас Ельцину, ведь он однажды (и совсем недавно) их уже предал…

31

– Андрюха! Козырев! Ан-дрю-ха!..

Андрей Козырев выглянул в коридор:

– Чего?

– Андрюха, где документ?

Рано утром, 8 декабря 1991 года, Советский Союз еще ничего не знал о встрече трех Президентов в Беловежской Пуще.

СССР был «поставлен на счетчик», как выражался Бурбулис: страна доживала свои последние часы.

Из двухсот пятидесяти миллионов жителей огромного государства об этом знали только 12 украинцев и белорусов: Шушкевич, Кравчук, члены их делегаций. И еще – одиннадцать россиян, шестеро здесь, в Вискулях, и пятеро в Москве: Ельцин, Полторанин, Бурбулис, Скоков, Баранников, Грачев, Шахрай, Козырев, Гайдар, Шапошников и Коржаков.

– Андрюха, Андрюха, эй! Документ, говорю, где?

Сергей Шахрай, вице-премьер правительства России, всегда был спокоен и невозмутим.

– Какой? – Андрей Козырев протирал глаза.

– Про СНГ. Тот, что вчера утрясали.

Козырев вздрогнул:

– Машинистке под дверь засунул. Ночь же была!

– Машинистке? – переспросил Шахрай. Раннее утро, но он был в черном костюме и при галстуке.

– Ей…

Шахрай развернулся и быстро пошел в конец коридора – Что случил ось-то? – Козырев схватил рубашку и кинулся за ним.

– Бумага исчезла… – бросил Шахрай на ходу.

– Как исчезла?!

– С концами.

– Так через час подписание!..

– В том-то и дело…

– Бл!..

Декабрь 91-го, самый холодный декабрь в Белоруссии за последние шестнадцать лет.

Через несколько часов это слово – Вискули – узнает весь мир.

Коридор главного корпуса был не только темный, но и какой-то кривой. Коммунисты так и не научились строить приватные резиденции.

А где им было учиться? У кого?

– Бумажка-то, поди, уже у Горбачева… – предположил Козырев.

– Чисто работают, – вздохнул Шахрай. – Хоть бы ксерокс оставили, гады…

В окружении Президента России Бурбулис и Шахрай были, пожалуй, единственными людьми, которые действительно не боялись Ельцина. Однажды, когда Ельцин провалил на съезде депутатов какой-то вопрос, Шахрай публично, с матом, объяснил Ельцину, что он – осел.

Ельцин ничего не сказал, только махнул рукой.

Согласился? На первых порах, конечно, в первые месяцы с Ельциным можно было… разговаривать.

Навстречу шел Коржаков:

– Ну?

– Ищем, – доложил Шахрай.

– А че искать-то… – скривился Коржаков. – Эх вы! Не уследили, дровосеки…

Ночью, за ужином, Кравчук предложил выкинуть из договора «О Содружестве Независимых Государств» слова о единых министерствах, о единой экономике, то есть уничтожил (хотя вслух об этом не говорили) единое рублевое пространство.

Рубль был последним якорем, на котором мог бы стоять новый Союз (даже если бы он и назывался – отныне – Содружеством Независимых Государств).

Ельцин не сопротивлялся, только махнул рукой: он устал и хотел спать.

Гайдар аккуратно вписал в договор те изменения, о которых сказал Кравчук. Над ним склонился Бурбулис и педантично диктовал новый, уточненный,

текст. После этого Андрей Козырев отнес окончательный вариант договора в номер, где жила машинистка Оксана.

Время было позднее, Козырев подсунул текст в щелочку под дверью и прикрепил записку, что к утру текст должен быть отпечатан набело.

Оксана плакала. Она уверяла, что под дверью ничего не было. Полковник Просвирин, который проверил весь номер и даже лично залезал под кровать, подтвердил, что он ничего не нашел, только пустой пакет от дешевых колготок.

Козырев волновался: статус министра иностранных дел не позволял ему ломиться в женский номер (Козырев всегда был осторожен), но о каких приличиях может идти речь, когда решается судьба страны!

– Вот, – горячился Козырев, – вот дверь! А тут стою я!

И вот так – сунул!

– Вы ежели… что суете, Андрей Владимирович, так сувать надо до упора, – посоветовал Коржаков. – Если краешек торчит, – сбалует кто, и конец!

Просвирин подошел к Коржакову.

– Разрешите доложить, товарищ генерал? Машинистка не здесь живет. Машинистка Оксана.

– Как, не здесь? А здесь кто?

Коржаков грохнул кулаком по двери. Из-за нее тут же вылезла лохматая голова старшего лейтенанта Тимофея, охранника Ельцина, отдыхавшего после ночного дежурства.

– Слушаю, товарищ генерал!