Русский ад. Книга первая

– У тебя на полу ниче не было? – нахмурился Коржаков.

– Никак нет, – испугался Тимофей. – Ничего недозволенного. Чисто у нас.

– А бумаги под дверью были?!

– Какие бумаги? – оторопел Тимофей.

– Обычные листы, почерк похож на детский, – подсказал Козырев.

– Ну? – нахмурился Коржаков. – Говори!

– Так точно, товарищ генерал! Валялось что-то.

– Что валялось?

– Два листика.

– Где они?

– В туалете, – оторопел Тимофей. – В корзинке. Я думал – шалит кто…

– Хорошо, не подтерся, – нахмурился Коржаков. – Тащи!

Мусорное ведро опрокинули на кровать. Черновик Беловежского соглашения действительно был найден среди бумажек с остатками дерьма.

– Эти, што ль, Андрей Владимирович? – Коржаков устало посмотрел на Козырева.

– Они, – кивнул Тимофей.

– Спасибо, товарищ, – мягко улыбнулся Козырев…

…Подписание договора было намечено на десять часов утра.

В двенадцать – праздничный обед, в пять – пресс-конференция для журналистов, срочно вызванных из Минска.

На даче не было зала, только небольшая гостиная. Торжественный акт подписания официальных документов Беловежского соглашения Шушкевич предложил провести в столовой. Все-таки там есть где разместиться. Офицеры охраны сдвинули столы, а белые скатерти заменили на протокольное зеленое сукно.

Стрелка часов подходила к десяти.

Перед подписанием Ельцин пригласил к себе Кравчука и Шушкевича – выпить по бокалу шампанского.

– Мы… пока много не будем, – сказал Кравчук. – А опосля – отметим!

Они чокнулись.

– Зачем ты Бурбулиса держишь? – осторожно начал разговор Леонид Макарович.

– А шта… по Бурбулису? – не понял Ельцин.

Он был бледен. Ельцин плохо себя чувствовал и почти не спал сегодня: опять ноет сердце, но он никому не говорил, не жаловался – боялся, врачи опять, как было только что, в октябре, уложат его в постель.

– Гиена в сиропе, твой Бурбулис… – махнул рукой Кравчук. – Как яблоко, по любому поводу падает к твоим ногам…

– Он противный… – согласился Ельцин и отвернулся от Кравчука. Было понятно, что говорить сейчас не о чем.

– Ну и чего ж?.. Может, пойдем? – настаивал Кравчук.

– Куда? – не понял Ельцин.

– Так подпишем уже…

– Подпишем… Сейчас пойдем.

Ельцин встал и тут же опустился обратно в кресло.

Ноги не пошли. Одеревенели.

– Пойдем, Борис…

– С-час пойдем…

И Ельцин опять отвернулся к окну.

– Ты, Борис, как сумасшедший трамвай, – взорвался Кравчук. – Што ты нервничаешь, ты ж Президент! Сам робеешь, ну и от тебя всем робко… – Нельзя ж так, ответственный момент. Распишемся – и сразу легче будет!

Ельцин смотрел куда-то в окно, а там, за окном, вдруг поднялась снежная пыль, с елки, видно, свалился сугроб.

– Надо Бушу, понимашь… позвонить, – наконец выдавил он из себя. – Пусть одобрит решение. Нам с ними жить… потом.

– С кем? – поднял голову Шушкевич.

– С американцами.

– А, с американцами…

Часы показывали девять тридцать утра.

– Ну что, это… мысль, – вдруг согласился Кравчук. – Правильно, пусть одобрит. Позвоним!

И опять за окном что-то свалилось, – может, ком снега с крыши?

– Зачем звонить?.. – не понимал Шушкевич.

– Разрешение треба, – пояснил Кравчук.

Погода хмурилась! На лес опускались свинцовые тучи, поэтому комната, где находились руководители трех пока еще… советских республик, напоминала сейчас гроб: потолок был декорирован грубым красным деревом с крутыми откосами под крышей.

Когда-нибудь здесь сорганизуют музей, – засуетился Шушкевич. – Как в Ялте, да? Трехстороняя встреча. И отсюда пойдет новая жизнь в Европе…

– Ну, шта… позвоним? – Ельцин поднял голову и пристально посмотрел на Кравчука. – А?

Шушкевича, похоже, он в расчет не принимал.

– Сейчас десять, там… значит… – Кравчук нахмурил лоб.

– Разница восемь часов, – сказал Ельцин. – Не надо спорить.

– Плюс или минус? – уточнил Шушкевич.

– Это – к Козыреву… – отмахнулся Ельцин. – Он знает, потому что специалист.

Шушкевич выглянул в коридор:

– Козырев здесь? Президент вызывает.

За дверью топтались все члены российской делегации.

– Слушаю, Борис Николаевич, – Козырев наклонил голову и вышел вперед.

– Немедленно позвоните в США, – Ельцин, кажется, обретал уверенность. – И… найдите мне Буша, – быстро! Я сам… буду с ним говорить.

– В Вашингтоне два часа ночи, Борис Николаевич.

– Так разбудим, понимашь…

– Не-не, наседать не надо… – испугался Кравчук.

– Правильно, – поддержал Шушкевич. – Америка все-таки. Спросонья человек… Сбрехнет что-нибудь не то… Или пошлет нас.

– Товарищ Каддафи, Борис Николаевич, в Ливии… однажды лично расстрелял свою охранницу из отряда «девственниц революции», которая сдуру его разбудила, – напомнил Козырев. – Прямо у кровати. А капельки крови велел лаком покрыть, не стирать, чтобы охрана знала: будить лидера революции нельзя!

– Да? – Ельцин выжидающе смотрел на Кравчука.

– Ага, – сказал Кравчук. – Переждем. Пообедаем пока.

– Отменяем! – махнул рукой Ельцин. – Вы свободны. Пусть поспит.

Козырев вышел также тихо, как и вошел. Все сидели как на иголках, но в этом признаваться не хотелось.

– Может, в домино? Как? – предложил Шушкевич.