Русский диссонанс. От Топорова и Уэльбека до Робины Куртин: беседы и прочтения, эссе, статьи, рецензии, интервью-рокировки, фишки

Почему пишу об этом десятилетия спустя, отложив все дела и новое интервью? Ах да, интервью

, вот же… привет от Урмаса! Последнее время только и делаю, что спрашиваю кого-то, что он думает об этом или о том, не всегда испытывая к подопечному интерес – да, собственно, это вовсе не обязательно: профессионализм не предполагает круглосуточной искренности, есть работа «на автомате» – выход с открытым забралом нередко вредит журналисту. Тайна, дымка, вуаль: вот что делает банальные, на первый взгляд, вопросы теми самыми алмазами, которые благодаря огранке ответчика приобретают в итоге бриллиантовый блеск… Снова привет от Урмаса? А он говорил так: «Интервью напоминает игру в теннис – это нельзя постичь до конца. Красота игры в неповторимости ситуации. И если даже она повторяется, то с модификациями, в другом виде. Мяч винтом возвращается к твоей ракетке. Его траекторию меняет ветер. Точно также с интервью. Прелесть этой профессии в том, что никогда нельзя сказать, будто ты владеешь ею…

». Но он-то владел – никому из тележурналистов в то время, да и в наше, пожалуй, подобное владение тайнами ремесла и не снилось. Впрочем, не в ремесле дело: простым ремесленником Урмас точно не был. «Рафаэль совтелевидения»? О майн готт, о май Отт!.. Это присказка, сказка впереди будет.

Да, если подойти к тебе с микроскопом, то ты показался бы не таким уж оригинальным. «Техника секса» в твоих интервью бесконечное множество раз повторялась: ты загонял жертву в угол, Нежный Потрошитель, и начинал тянуть жилы – деваться было некуда, приходилось отвечать. Ты мило уверял «пациента», будто он «не хорош», и «пациент» вроде бы соглашался, сдаваясь тембру твоего голоса, но потом неизбежно начинал защищаться, дабы доказать обратное и отстоять «честное имя». На этом контрасте ты и работал, великолепный циник, считавший, что все покупается и все продается: «Всему есть своя цена. Я прагматик». Со скромностью у тебя, патологично желавшего стать звездой, тоже были свои отношения: «Я не считаю, что скромность украшает человека. Я не знаю, кто распространяет эту коммунистическую чушь… это какая-то версия для бедных, искусственно культивирующая смиренность населения».

Ты носил элегантные костюмы, обожал бабочки и не боялся калькировать имидж ведущих скандинавского ТВ. «Это я, мое лицо, моя манера,

 – говорил ты. – Если вам нравится, буду счастлив. Если нет, ничего не случится». Твое One Man Show нравилось миллионам. Ты не стал телепешкой эстонского телевидения – ты, как и решил, уехал в Москву, и стал знаменитым на ЦТ благодаря своей передаче, которая, впрочем, под конец перестройки тебя порядком уже бесила – к тому моменту твое время, вероятно, вышло, это тебя раздражало. Но в 80-е ты совершил невозможное: стал телеидолом, напомнив «совкам» о простом праве быть собой.