Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

Систематическое поражение, которое купцы терпят от капиталистов, отдает художественный мир в «Идиоте» на откуп последним. Такое развитие событий имеет значительные последствия для проблемы репрезентации в поэтике реалистического романа. Примечательно, что вместе с состояниями купцов исчезают и их выразительные характеры. Если Рогожин и Мышкин (и их мучительные внутренние терзания) – среди самых запоминающихся героев Достоевского, то сказать то же о Тоцком и Епанчине сложно. В целом капиталисты описаны как скучные, ничем не примечательные герои. И хотя капиталисты в других романах демонстрируют внутреннюю глубину – как, например, Штольц, благодаря очевидной симпатии к нему автора, или впечатляющую, почти стихийную силу натуры, как богачи в романах «Приваловские миллионы» Д. Н. Мамина-Сибиряка (1883) и «Фома Гордеев» Максима Горького (1899), – сложно найти удачливого капиталиста в русской литературе XIX века, который бы производил столь же сильное впечатление на читателя, как два обреченных потомка купеческого рода в «Идиоте»[617]

. Возможно, это происходит потому, что капиталисты из этих романов попадают в ловушку, которую Фредрик Джеймисон описал в разборе романа датского писателя Хенрика Понтоппидана «Счастливчик Пер» (1898–1904): в результате распространения новых форм денежных отношений роман как жанр был вынужден приспособиться к отображению новой системы ценностей, при которой для романного сюжета осталось только два варианта развития – судьба героя завершалась либо победой, либо поражением, успехом или неудачей. «С точки зрения литературной формы», как пишет Джеймисон, «это имело странный, даже парадоксальный, и тем не менее очень значительный результат: все виды успеха похожи друг на друга, они теряют свою специфику и, более того, свой интерес»[618]

. Задолго до того, как эта повествовательная проблема стала очевидной в литературе русского реализма второй половины XIX века, появление в современных романах образов капиталистов сигнализировало начало первой стадии этого процесса. Штольц и Привалов интересны потому, что отказываются быть просто капиталистами. В Штольце осталось что-то от поэтической души его матери, которая так боялась, что ее сын растворится «в будничной толпе с бюргерским коровьими рогами»[619]

. Сергей Привалов, потомок уральских промышленников, страдает от своего наследства и стремится вернуть долг работникам. По контрасту, обычный успешный капиталист типа Тоцкого или Епанчина оказывается как бы вне сюжетных коллизий, которые формируют структуру реалистического романа.

Проводя параллель между ключевыми характеристиками образов Штольца и капиталистов Достоевского – Тоцкого и Епанчина, мы видим, что победа капиталистов в «Идиоте» (и, вероятно, в других текстах русского реализма) привела к формальным изменениям в поэтике русского романа. Как отметила Анн Лаунсбери, для тех частей романа «Обломов», которые посвящены Штольцу, характерно преобладание повествования над описанием до такой степени, что поколениям читателей эти главы казались менее интересными по сравнению с чрезвычайно подробно изображенными сценами из пассивной жизни Обломова[620]

. То, что наличие в романе такого персонажа, как Штольц, генерирует чрезмерную повествовательность, по мнению Лаунсбери, вызвано тем, что его образ неразрывно связан с «подчеркнуто современным пониманием географического пространства, ландшафта, который можно осмыслить, воспроизвести на карте, пересечь и который способствует передвижению людей, товаров и денег»[621]. То, как образы капиталистов представлены в «Идиоте», также предполагает, что их экономическая деятельность генерирует определенную темпоральность, которая постепенно оказывает определяющее влияние на повествовательную форму всего романа. Крайняя бледность капиталистов указывает на то, что будущее России, представителями которого они являются, лежит за рамками репрезентационных возможностей романного жанра.