Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

Изображая производство бумаги как традиционное занятие местных ремесленников, которые постепенно утрачивают физическое здоровье, но при этом не теряют таланта к устному творчеству, Тургенев соединяет два типа мышления. С одной стороны, он следует европейской традиции изображения развивающейся бумажной промышленности как «убивающей» своих работников, с другой, он предполагает, что сельские работники, с которыми он пересекается, принимают участие в идеализированном, непосредственном, немеханизированном типе коммуникации. Вальтер Беньямин в «Произведении искусства в эпоху его технической воспроизводимости» утверждает, что возможность механического воспроизведения заставляет людей по другому воспринимать оригинал, вызывая тоску по ауре аутентичности, даже если они наслаждаются чувством завершенности и полного погружения, которые предлагают им современные технологии воспроизведения, такие как фотопленка[676]. Возможно, внимание Тургенева к ручному процессу производства бумаги в период, когда производства в России постепенно автоматизировались, свидетельствует именно о таком типе ностальгии по «сделанному вручную» в период механического воспроизводства. В таком случае у Тургенева было что-то общее с российскими антикварами, которые, как только в 1830‐е годы начался процесс механизации бумажного производства, стали использовать водяные знаки для датировки документов

[677]. Тургенев все более очевидно фетишизирует стремительно устаревающий процесс ручного изготовления бумаги в трех рассказах из «Записок охотника». Ностальгия по процессу ручного изготовления бумаги, очевидная в рассказах Тургенева, может быть связана с его лингвистическим проектом развития литературного языка: тщательно и художественно, через включение диалектных слов, с помощью процесса, который напоминает создание индивидуальным ремесленником листа бумаги из местного тряпья. Согласно идеологизированной истории русского языка, литературный язык создавался отдельными гениальными личностями, и Борис Гаспаров отмечает, что в 1840‐е и 1850‐е годы на смену представлениям о поэте – изобретателе литературного языка пришло понятие о филологе, устанавливающем правила его использования[678]

. В «Записках охотника» рассказчик Тургенева напоминает такого филолога. Как «орел» и черпальщик, которые не хотят отдавать свою работу станку, он отбирает детали деревенской жизни, чтобы заново использовать их в своей прозе.

Слушание

Описывая процесс слушания, Тургенев настаивает, что восприятие чувствительного человека имеет большую ценность, чем более автоматизированный, не рефлексивный процесс, и критики позднее также отзывались о нем как о внимательном слушателе, которого отличала жажда красивых звуков[679]. Тургенев восторженно отзывался о слушании «Россиады» Михаила Хераскова: «Я слушал – мало! внимал – мало! обращался весь в слух – мало! – и классически: пожирал – все мало! глотал – все еще мало! давился – хорошо»[680]

. Он также транслировал свою страсть к слушанию, когда описывал свои ощущения от прочитанного вслух романа Михаила Загоскина «Юрий Милославский»: «Невозможно изобразить Вам то поглощающее и поглощенное внимание, с которым мы все слушали; я однажды вскочил и бросился бить одного мальчика, который заговорил было посреди рассказа»[681]. Похожим образом он описывал и слушание инструментальной музыки, когда он жил в деревне: