Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

Льюиса совершенно не впечатлила идея Гельмгольца, что «существа, живущие в пространстве постоянной кривизны, отрицают истинность евклидовой геометрии». «Очевидно, – пишет Льюис, – если мы допустим существование пространства, отличного от того, к которому применима наша геометрия, мы должны предполагать интуиции, отличные от тех, которые формулирует наша геометрия»[897]. Эти интуиции проистекают не только из других пространств, но и из тел в измененных состояниях и даже не из нашего собственного. Все эти рассуждения из работы «О воображаемой геометрии» развивают тезис из основной части «Вопросов о жизни и духе», где говорится, что «‹…› существует внешний мир, и среди вариантов его существования есть тот, который мы воспринимаем»

[898]. Для того, что Льюис называет «другими формами чувства (если они есть), отличными от наших», реальность принимает совершенно иную форму, которая не менее реальна[899]

.

Как отмечает Рик Райленс, среди своих современников «Льюис был необыкновенно осведомлен о психологической дисфункции и ненормальности», а в «Вопросах о жизни и духе» он апеллирует к «примеру из области безумия»:

Расстройство внутренностей, в особенности пищеварительных и половых органов, производит извращение чувствительности, из‐за которого проистекают в свою очередь ненормальное ощущение, галлюцинации, причуды, тоска, упадок духа и пр. Это побуждает ум к объяснению. Воображаются внешние причины и придумываются самые дикие предположения о гонениях, общении с божеством или дьяволом и т. д. По мере того, как расстройство растет и организм делается все более и более ненормальным, мысли становятся все бессвязнее, и наконец является безумие[900].

Однако для Льюиса тело даже в «нормальном» состоянии использует определенный аппарат восприятия. Чувства не «прямо воспринимают или отражают как в зеркале внешние предметы», объясняет Льюис. Вместо этого «любое возбуждение должно быть ассимилировано» так же, как тело усваивает пищу: «Из общей ткани бытия отделяются известные нити и вплетаются в особую группу – субъект, и в этом смысле новая чувствующая группа будет отлична от более обширной группы – объекта; но как бы ни было различно сочетание нитей, все-таки они остаются нитями первоначальной ткани, не становятся другими нитями»[901]

. Для Льюиса другие «чувства» не являются более или менее правильными в своих представлениях, они лишь по-разному ограничены. Такое умозаключение Джордж Элиот неоднократно делает в «Мидлмарче» (1871), особенно в знаменитом отрывке, который начинается с подзорной трубы (telescope), «шарящей» по приходам Типтона и Фрешита, и заканчивается микроскопом, «направленным на каплю воды»[902]. Как утверждает Дж. Бир, литература Элиот и наука Льюиса едины в своем утверждении материального фундамента человеческого восприятия. В формулировке Бир, различные линзы Элиот, «делая возможной реализацию множества миров, масштабов и существования вне досягаемости нашей особой чувственной организации», служат «мощным противоядием от той формы позитивизма, которая отказывается признавать возможности, выходящие за рамки настоящего и очевидного»[903].