Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

Проблема эволюции любовной страсти открыто обсуждается в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?», опубликованном в том же году, что и трактат Сеченова. Интересно, что взгляды Кирсанова на этот вопрос существенно отличаются от теории его предполагаемого прототипа. Кирсанов и Вера Павловна никогда не достигают последней фазы процесса, описанного Сеченовым, поскольку их страсть не утрачивает своей интенсивности и после нескольких лет совместной жизни: «Вот мы живем с тобою три года (прежде говорилось: год, потом: два; потом будет говориться: четыре года и так дальше), а все еще мы как будто любовники, которые видятся изредка, тайком, – говорит Вера Павловна Кирсанову и добавляет: – Откуда это взяли, Саша, что любовь ослабевает, когда ничто не мешает людям вполне принадлежать друг другу?»[975] Слова Веры Павловны прямо противоположны аргументации Сеченова, который утверждал, что «проходят месяцы, год, много два, и обыкновенно страсть уже потухла»

[976]. Кирсановы сравнивают свою неугасающую страсть с эффектом опиума и утверждают, что «кто раз узнал наслаждение, которое дает она, в том она уж никогда не ослабеет, а все только усиливается»[977]

. Влюбленные супруги предлагают квазинаучное объяснение этому феномену в духе «грубого материализма», как язвительно замечает повествователь: «Будто мой аппетит ослабевает, будто мой вкус тупеет оттого, что я не голодаю, а каждый день обедаю без помехи и хорошо. Напротив, мой вкус развивается оттого, что мой стол хорош»[978]. Сеченов проводит подобную аналогию между сексуальным желанием и аппетитом («три четверти обитателей Европы неумеренностью в пище и питье усиливают и учащают в себе появление голода или жажды; та же самая история повторяется с неумеренными в половых наслаждениях»), но подчеркивает, что процесс развития страсти имеет свою специфику: «При частоте повторения рефлекса в одном и том же направлении психическая сторона его ‹…› становится яснее и яснее ‹…› наоборот, страстность во многих случаях исчезает. Ребенку надоедают одни и те же игрушки…» (123). Следует отметить, что герои Чернышевского все же выходят за рамки «грубо материалистического» объяснения неугасающей любви и обосновывают ее моральными причинами (хотя по-прежнему опираясь на концептуальный аппарат физиологии нервной системы). Наиболее сильное и прочное чувство, по утверждению Кирсанова, возникает тогда, «когда корень отношений, соединенных с наслаждением, находится в самой глубине нравственной жизни. Тут возбуждение проникает всю нервную систему, волнует ее долго и чрезвычайно сильно»

[979]. Повествователь романа «Что делать?» уточняет, что постоянство и свежесть страсти на протяжении многих лет доступны не всем – это прерогатива «нынешних людей», которые неизменно честны друг перед другом и в отношениях которых признается свобода и равноправие женщины[980]

.

Таким образом, теория любви Чернышевского только поверхностно отражает современные научные взгляды: ее основная функция в романе – нормативно-идеологическая, поскольку эта теория демонстрирует превосходство «новых людей» и в любовной сфере (и заодно предоставляет образец для подражания: «хороший секрет, славно им пользоваться и не мудрено», как замечает повествователь)[981]. Схема развития любовной страсти, предложенная в романе «Что делать?», особенно отличается от процесса, описанного Сеченовым – отличается прежде всего тем, что вторая (сексуально-романтическая) стадия сеченовской триады становится у Чернышевского финальной. Его теория любви не предусматривает развязки, а завершается кульминацией. В самой структуре романа «Что делать?» типичная концовка также отсутствует, несмотря на то что предпоследняя глава называется «Новые лица и развязка»: хотя эта глава разъясняет тайну Лопухова-Бьюмонта, сам роман остается принципиально незавершенным, и повествователь обещает недовольному читателю продолжить свой рассказ в другой раз. Открытая концовка романа, как и непреходящая страстная любовь, изображенная в нем, вполне соответствуют утопическому духу этого произведения, которое, несмотря на свой естественно-научный антураж, как мы могли убедиться, не вполне следует физиологическим теориям своего времени.