Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

Что особенно интересно, в эпилоге толстовского романа отношения между супругами строятся по модели, которая приближается к сеченовской постромантической финальной фазе любви. Браки, изображенные в заключительных сценах «Войны и мира», держатся не на разнообразии ролей супругов, как у Мишле, и не на неутолимой страсти, как у Чернышевского, а на полном, почти физическом, единстве. Когда беременная Марья Ростова, болезненно реагируя на раздражительность мужа и чувствуя свою непривлекательность, начинает сомневаться в его любви к ней, Николай объясняет ей, что его любовь основана не на ее красоте, а на чем-то другом, для чего он не может подыскать точного описания. Как это нередко случается в произведениях Толстого, язык логики не в состоянии выразить чувств героя, поэтому Николай прибегает к аналогии: «Это только Malvina и других любят за то, что они красивы; а жену разве я люблю? Я не люблю, а так, не знаю, как тебе сказать. Без тебя и когда вот так у нас какая-то кошка пробежит, я как будто пропал и ничего не могу. Ну, что я люблю палец свой? Я не люблю, а попробуй, отрежь его…» (12: 264). Из объяснения Николая очевидно, что традиционная концепция романтической любви неприменима к описанию его чувств к жене, которая стала неотъемлемой частью всего его существа.

Описывая отношения Наташи и Пьера в той же части эпилога, Толстой особенно подчеркивает отсутствие в них какого-либо романтического или поэтического элемента, акцентируя внимание на связи другого порядка, на которой строится их брак:

Наташа не заботилась ни о своих манерах, ни о деликатности речей, ни о том, чтобы показываться мужу в самых выгодных позах, ни о своем туалете, ни о том, чтобы не стеснять мужа своей требовательностью. Она делала все противное этим правилам. Она чувствовала, что те очарования, которые инстинкт ее научал употреблять прежде, теперь только были бы смешны в глазах ее мужа, которому она с первой минуты отдалась вся – то есть всей душой, не оставив ни одного уголка не открытым для него. Она чувствовала, что связь ее с мужем держалась не теми поэтическими чувствами, которые привлекли его к ней, а держалась чем-то другим, неопределенным, но твердым, как связь ее собственной души с ее телом

(12: 267. Курсив мой. – В. С.).

Опять-таки мы наблюдаем характерную для Толстого тему неадекватности языка, особенно при характеристике его «спонтанных», эмоциональных героев, – как и Николай, Наташа не может точно описать природу своей связи с мужем и прибегает к сравнению. Но в отличие от Николая, который проводит чисто физическую, телесную параллель, Наташа мысленно описывает свои отношения с Пьером в более философском ключе, уподобляя их неразрывной связи души и тела.

Интересно, что метафизическое описание Наташи ближе к процессу, предложенному Сеченовым, чем чисто материалистическая параллель, проведенная Николаем. Как мы помним, финальная фаза развития любви в «Рефлексах головного мозга» представляет собой переход от физиологического механизма (рефлекс, вызванный внешней стимуляцией сенсорных нервов) к психическому образу: «От частого повторения рефлекса, в котором психическим содержанием является представление любовницы с теми и другими, или со всеми ее свойствами, образ ее сочетается, так сказать, со всеми движениями души любовника, и она стала действительно половиной его самого» (131). Показательно, что Сеченов находит необходимым добавить оговорку – «так сказать» – при упоминании несколько устаревшей и романтической идеи «движений души». Как и толстовские герои, ученый сталкивается с ограниченностью концептуального языка при попытке точно описать механизм постромантической фазы любовного чувства.

В той же части романа Толстой вводит точку зрения Пьера Безухова на его отношения с женой, и здесь особенно прослеживается перекличка с теорией Сеченова, равно как и полемика с ней: