Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

Современники Писемского встретили эти сцены романа с удивлением. Н. В. Шелгунов отметил в статье о «Взбаламученном море»: «Бакланов пригласил к себе г. Писемского. Как г. Писемского?! – спрашивает читатель. – Да, г. Писемского: автор был знаком лично не только с Баклановым, но и с Софи и даже читал у нее по вечерам свои сочинения. Г-ну Писемскому Бакланов высказал свое неудовольствие на освобождение крестьян»[1070]. Другой критик посчитал появление автора «простым недосмотром, который зачеркнется самим автором»[1071]. Однако, как показывает исследование К. Ю. Зубкова, внося правки в текст романа для повторной публикации в 1867 году, Писемский не только не зачеркнул этот эпизод, но, наоборот, расширил описание причин появления Писемского, привлекая внимание к нарративному трюку, который он использует в этой главе[1072]

.

В метареалистических главах пятой части «Взбаламученного моря» читатель не только наблюдает практический результат теоретических размышлений Писемского о реализме, но и получает возможность заглянуть за кулисы процесса создания литературного текста. Кульминацией диалога с читателем, который Писемский поддерживает на протяжении всего романа, становится появление в романе не только самого автора, но и персонификации его идеального читателя, который, несмотря на личные недостатки, последовательно демонстрирует методы верной интерпретации текста. Понятия «правды», «лжи», «искренности» и «притворства» обсуждаются в романе одновременно с точки зрения этики и эстетики, подчеркивая связь между теоретическими взглядами Писемского и их практическим воплощением в художественных текстах. Несмотря на репутацию «писателя-реалиста», в романе «Взбаламученное море» автор перемежает полемические атаки на современное общество рассуждениями о философии реализма, озвученными повествователем, который вступает в диалог с персонажами своего собственного рассказа.

Несмотря на популярность, которой повести и романы Писемского пользовались у современников, говорить о важности его творческого наследия для писателей ХХ и XXI веков сегодня достаточно сложно – не в последнюю очередь из‐за непопулярности его текстов в советский период[1073]. Однако ценность и интерес «Взбаламученного моря», и в частности рассмотренного в данной статье метареалистического фрагмента, состоит в предельной обнаженности приема саморефлексии в литературном тексте, соединившем в себе и теорию, и практику того направления, которое мы называем русским реализмом.

«Феатр» Лескова

Реквизит и эффекты правдоподобия «Тупейного художника»

Майя Кучерская, Александр Лифшиц

1

Хрестоматийный рассказ «Тупейный художник», написанный в излюбленной манере Н. С. Лескова – «мемуаром, от имени вымышленного лица»[1074], – обладает всеми свойствами тех его произведений, в которых, по уверениям писателя, за основу взяты реально случившиеся истории, а повествователь лишь воспроизводит чужой рассказ[1075]. Соединение «мемуара» и «вымышленного лица» в формулировке Лескова скрывает оксюморон, напоминающий о том, что речь идет об условном, намеренно сконструированном пространстве художественной реальности, а правдивость излагаемых событий лишь имитируется автором. Обсуждение стратегий достижения эффекта правдоподобия в художественном произведении имеет достаточно длительную историю в западной исследовательской традиции[1076]

; любопытно, что пик обсуждения проблемы правдоподобия в западной академии – 1990‐е годы – совпал с моментом создания теперь уже классической статьи Ю. М. Лотмана на близкую тему «О „реализме“ Гоголя» (1993)[1077]. Напомним, что автор наиболее последовательной и самостоятельной концепции о «правде вымысла» Майкл Риффатер приходит к парадоксальному заключению, что правдоподобие художественного текста достигается благодаря нарушению принципа правдоподобия, поскольку знаки фикциональности (например, ирония) «указывают на правду, неуязвимую для недостатков мимесиса и читательского сопротивления ей»[1078]. Вместе с тем всякий художественный текст включает знаки правды, адекватные реальному читательскому опыту, которые и заставляют читателя поверить в реальность рассказываемой истории. Отчасти в продолжение идей Риффатера другой исследователь проблемы художественного вымысла Грегори Кёрри пишет о том, что одним из условий игры, которую представляет собой чтение художественной прозы, является вера читателя в то, что он получает сведения о происходящем от надежного рассказчика, излагающего виденные им события – словно бы помимо автора, который может знать не все[1079].