Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

Этот спор разрешить не удается, и гости вечера возвращаются к более приятным развлечениям – публичному чтению повести «Старческий грех». Эта повесть выбрана «Писемским» не случайно: история чиновника средних лет Ферапонтьева, которого доводит до самоубийства роман с коварной молодой красавицей Костыревой, призвана намекнуть Софи на чувства «Писемского» к ней самой. Чтобы удостовериться, что Софи понимает, почему выбран именно этот текст, «Писемский» читает быстро и сбивчиво, торопясь дойти до любовных сцен. К его большому разочарованию, публика постоянно перебивает его, а главное, обращает внимание на второстепенные моменты: описание коррумпированной системы российского образования, образы ростовщиков-евреев, описание армейских будней. Единственный, кто внимает чтению спокойно и вдумчиво, это Ливанов. Он – старый консерватор и одобряет творчество знаменитого «Писемского»: «Все, что вышло из-под пера их, мне приятно», – говорит он в предвкушении чтения. Если Бакланов, Софи и их гости считывают только поверхностный уровень текста, то Ливанов способен подняться до уровня абстрактного мышления. Вероятно, он даже более проницателен, чем сам «Писемский», который замечает: «…и все-таки я не приучил себя наблюдать, как и что вокруг меня происходит. Но видел и подметил все это Евсевий Осипович»[1066]

.

Однако самая главная заслуга Ливанова в том, что он разделяет то понимание «чистого реализма», которого придерживается сам Писемский. Ливанов, льстя автору, словно бы предполагает, что писатель глубже понимает жизнь, чем обыватель: «Вот вы, как видно, наблюдали жизнь…»[1067]

 – говорит он, задавая Писемскому вопросы о современном обществе. Как и Писемский, Ливанов ненавидит ложь, и правда является для него высшим критерием художественности: «Благодарю! – сказал он, обращаясь ко мне: – ваш полет не высок, не орлиный, но не лживый»[1068]

. Таким образом, Ливанов превращается не только в идеального читателя, но в чем-то и в альтер эго автора: он разделяет мнение Писемского по вопросам этики, эстетики, философии, так же увлекается историей масонского движения и так же осуждает современную молодежь и светское общество. Не говоря уже о том, что Ливанов в течение романа долго домогается благосклонности Софи – таким образом, сюжет повести «Старческий грех» добавляет еще одну «картинку в картинке» к уже и так многослойной сцене чтения литературного текста в романе его же автора.

«Писемский» уходит со сцены в конце восьмой главы и больше не появляется не только во «Взбаламученном море», но и в других романах Писемского. Однако финальная сцена, в которой Писемский-персонаж фигурирует в романе, глубоко символична с точки зрения нарративной техники: поведение персонажа в этом эпизоде становится словно бы воплощением той повествовательной стратегии, которая выбрана для того, чтобы об этом эпизоде поведать.

В последней сцене романа с его участием «Писемский» провожает Бакланова и Софи на вокзал, откуда те отправляются в ее поместье. Бакланов и «Писемский» обмениваются нежными прощаниями, как и положено старым друзьям, – в глазах их стоят слезы. Все еще находясь внутри художественного мира романа, «Писемский» буквальным образом начинает двигаться в сторону повествовательного «всеведения»: он прячется, таким образом убрав себя из сцены, разыгрывающейся перед читателем, и подслушивает разговор Софи и ее нового ухажера. Реализуя повествовательные метафоры, он буквально прячется за спины героев, и голос персонажа снова сливается с голосом автора-повествователя, оплакивающего судьбу своей бедной родины, которая попала в руки нового поколения бестолковых «прогрессистов». Метаповествовательный и онтологически не гетерогенный фрагмент романа оканчивается декларацией: «перехожу снова к объективному способу»[1069].

Использование динамической модели фокализации (от внешней к внутренней и обратно) производит на читателя двойственный эффект. Согласно «парадоксу всеведения», так как этот очевидный металепсис вставлен во внешне отвечающее требованиям реализма повествование, читатель ощущает себя комфортно погруженным в художественный мир романа – иллюзия правдоподобия скрупулезно сохраняется. С другой стороны, пересечение онтологических уровней создает тревожное ощущение нестабильности их границ, легкости перехода из мира идей в мир реальности. Главный концептуальный конфликт «Взбаламученного моря» – неспособность Бакланова видеть разницу между абстрактными идеями и их воплощением в реальности. Таким образом, используя металепсис, Писемский реализует тот же конфликт и на уровне системы образов и персонажей романа. В шести главах части пятой романа его главные темы сходятся на сюжетном, композиционном и образном уровнях.