Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море

Русское правительство наградило всех без исключения оставшихся в живых моряков «Варяга» и «Корейца». Командиры кораблей получили Георгиевские кресты (IV степени), а 49-летнему Всеволоду Рудневу, кроме того, было «высочайше» пожаловано звание флигель-адъютанта. На пути следования в столицу и особенно в Петербурге им были организованы триумфальные встречи, которые увенчал торжественный прием в Зимнем дворце с вручением наград и памятных подарков. В Морском инженерном училище была учреждена стипендия «в память героев “Варяга” и “Корейца”». Хотя по горячим следам японская пресса нашла такую щедрость «поразительной» (в полемическом задоре “Japan Times” заявила, что русские моряки наград вообще не заслуживают[876]), останки матросов, найденные на «Варяге» во время подъема крейсера, были преданы земле с подобающими почестями[877].

Русско-японское морское сражение у корейских берегов сразу привлекло к себе внимание деятелей искусства: в одном из петербургских народных театров в 1904 г. шла пьеса «Герои Чемульпо»[878], в российской и зарубежной прессе стали появляться стихотворные произведения, посвященные подвигу русских моряков. В марте 1904 г. в печати вышла «патриотическая ода “Варяг” для одного голоса сопрано (соч. капельмейстера Кавалергардского полка М. Пооля)»[879], немецкий журнал «Югенд» опубликовал стихотворение австрийского поэта Рудольфа Грейнца на ту же тему. В апреле 1904 г. оно было напечатано в России в переводе Е. Студенской, а затем положено на музыку военным капельмейстером А.С. Турищевым. Так родилась песня «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”», широко известная в России и поныне.

Но оставим на время оценки, комментарии, прогнозы и иные идейно-информационные споры и вернемся к событиям в Сеуле в первые дни войны.

28 января (10 февраля) японский посланник Хаяси Гонсукэ через французского поверенного в делах передал Павлову требование Токио о том, чтобы русская миссия немедленно покинула Корею. Официальный Петербург, а вслед за ним российская и вся мировая, сочувствовавшая России, печать обратили внимание на вызывающе неправовой характер этого демарша сразу, как только узнали о нем. Согласно принятым международным нормам, Япония не имела права вводить войска на территорию нейтрального государства и уж тем менее высылать из него кого-либо из иностранцев, включая российских дипломатов. Впоследствии официальный Токио оправдывался тем, что высадил десант якобы с ведома корейского императора. Однако, по синхронным событиям сообщениям японской прессы (“Japan Times”), на первой после высадки десанта аудиенции у Коджона, состоявшейся 9 февраля, японский посланник вместе с военным атташе генералом Иджичи «объяснили его величеству действия императорского правительства по посылке войск в Корею». После этого, сообщал сеульский корреспондент газеты “Asahi”, Хаяси направил корейскому правительству ноту, в которой констатировал: «убедившись в том, что Корея не в состоянии защитить себя от русской агрессии, Япония решила положить ей конец без посторонней помощи (single-handed)»

[880]. В общем, как корейский император, так и его правительство были просто поставлены перед фактом японской оккупации, которую они не только заранее не санкционировали, но, напротив, предвидя, старались предотвратить[881].

В том же позднейшем официальном разъяснении Токио и столь же «основательно» утверждалось, что решение покинуть страну Павлов-де принял самостоятельно и добровольно. В ответ петербургский «Правительственный вестник» опубликовал как цитированное уже не раз первое после отъезда из Кореи донесение Павлова Ламздорфу, так и тексты нот, которыми обменялись французский поверенный в делах, японский представитель и российский посланник в Сеуле накануне своего вынужденного отъезда из страны[882]

. «Отныне, с опубликованием этого столь спокойного и в то же время столь безжалостного для японцев документа, – вполне основательно констатировало “Новое время”, – все вопросы вины и ответственности становятся окончательно и бесповоротно выясненными. Ни споры, ни опровержения впредь невозможны»[883]. Действительно, к обстоятельствам выдворения Японией официального российского представителя из нейтрального Сеула японская пропаганда более не возвращалась, что, однако, не помешало юрисконсульту токийского МИД через несколько лет после окончания войны реанимировать легенду о «добровольном» выезде русской миссии из Кореи[884].

«Считая, что дальнейшее пребывание мое в пределах Кореи … было бы несовместимо с достоинством русского представителя, – отреагировал на требование Хаяси Павлов, – я решил покинуть Корею без малейшего замедления». Весь следующий день ушел на сборы, а главное – на переговоры с японцами об условиях выезда. Российский посланник сумел настоять на том, чтобы эта процедура была обставлена достойно великой державы и меньше всего походила на бегство. Послушаем дальше его рассказ: