В конце июня того же года перечень других японских бесчинств корейский император через Павлова переправил Николаю II. В нем значилось: «Японцы силою захватили земли и поля, принадлежащие младшему сыну императора; японцы захватили все рыбные промыслы у берегов Кореи; они домогаются признания за ними права устроить военный порт на острове Каргодо; они принудили корейское правительство принять японских советников; они требуют устройства по всей стране японской полиции и содержания во всех корейских городах японских гарнизонов; совсем недавно они ослепили, а затем умертвили двух корейских губернаторов»[891]
. Тогда же (в июне) японцы потребовали передать им все вообще невозделанные корейские угодья для нужд японской колонизации, причем, по словам французского дипломата, это требование вызвало «наиболее сильное негодование в народе»[892]. От японцев отвернулись даже те, кто связывал с японской оккупацией ограничение власти императора и проведение демократических реформ в своей стране. 21 июля 1904 г. на центральной площади Сеула состоялся 5-тысячный митинг протеста, на который японские власти ответили арестами; тогда же в корейской столице было введено военное положение. Обстановка массового недовольства насилиями японцев и их открытыми посягательствами на корейский суверенитет позволила Павлову и его сотрудникам развернуть на полуострове разведывательную и подрывную работу, главным объектом которой стали японские оккупационные войска.«Шанхайская агентура»
В преддверии войны с Россией японские военные разработали план активно-наступательных действий в Маньчжурии и впоследствии пунктуально ему следовали. Российские штабы готовились к кампании вяло. Сначала в Петербурге этому вопросу вообще не придали значения и разработку соответствующего плана перепоручили штабу Приамурского военного округа и только накануне конфликта взялись за дело самостоятельно. В результате родился документ, который отводил войскам пассивно-оборонительную роль – в случае нападения японцев им следовало защищать Порт-Артур и Южно-Уссурийский край[893]
. Ясного осознания своих целей в назревавшем конфликте в Петербурге так и не возникло, все затмевала уверенность в собственном военном превосходстве и в том, что, как не раз говаривал российский император, микадо начать войну «не посмеет». Исходя из этого и, похоже, искренне не желая вооруженного конфликта, в своих предвоенных телеграммах Алексееву царь настаивал, чтобы «инициатива принадлежала японцам». Сам же наместник, давно убежденный, что война с Японией неизбежна, полагал, что «“первый удар” должен быть нанесен нами», «дабы предупредить таковой со стороны японцев»[894]. Император это предложение отклонил, а на совещании по «японскому вопросу», состоявшемся утром в понедельник 26 января (8 февраля) 1904 г., т.е. сразу после разрыва дипломатических отношений, окончательно и твердо решил «не начинать самим»[895]. Наместнику Алексееву было указано: «если японцы начнут военные действия, не допускать высадки на западном берегу Кореи, севернее 38-й параллели. Высадку в южной Корее и в Чемульпо допускать. Продвижение японских войск в Северную Корею не считать за начало войны». Ходатайство наместника о немедленном начале мобилизации осталось без ответа[896].