Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море

Как и следовало ожидать, вся эта демагогическая конструкция, которая не имела ничего общего ни с русской, ни с японской действительностью, быстро завела ее автора в тупик. Из рассуждений Павловича с неизбежностью следовал вывод о всемирно-исторической и прогрессивной роли… самого русского самодержавия. Итак, не только «банзай!», но и «да здравствует “русский бюрократизм”»! Ведь именно он, если верить Павловичу, «содействовал ослаблению феодализма и реакции и торжеству европейских форм на островах Ниппона», и, благодаря этому, ни много ни мало, «приблизил наступление социальной революции в Японии»![553] Надо ли говорить, что все эти планетарные прогнозы на поверку оказались космическим же вздором: по итогам войны не состоялось ни падения российской «правительственной системы», предсказанного Лениным, ни ожидавшегося Павловичем «приближения японского социализма». Уже в 1910 г., вслед за казнью группы японских социалистов и анархистов по обвинению в подготовке покушения на микадо, социалистическое движение в Японии вступило в «период зимы» (фую но дзидай

). По неизвестной нам причине, в середине 1920-х годов, на склоне лет Павлович устыдился перла собственного суесловия и в обширной официальной автобиографии[554] постарался избежать даже упоминаний о цитированной книге (правда, выпустив ее накануне третьим изданием).

Отношение к войне резко разделило российское общество на патриотов и «японофилов». Патриотически настроенным подданным русского царя военные неудачи в Маньчжурии, по словам митрополита Евлогия, «ударили по нервам» и «перевернули душу». Владыка вспоминал, что в первые месяцы войны «народ жаждал утешения» и валом валил в храмы; в 1904 г. его пасхальную проповедь, построенную на противопоставлении светлого праздника страшным событиям на Дальнем Востоке, прерывали «народные рыдания»[555]

. На гибель флагманского броненосца «Петропавловск» со всей командой во главе с командующим Тихоокеанской эскадрой адмиралом С.О. Макаровым 31 марта 1904 г. другой видный иерарх РПЦ, митрополит Антоний, откликнулся специальным «словом на заупокойном служении по православным воинам», которое было произнесено 5 апреля 1904 г. в кафедральном соборе Житомира. «В эти дни общей печали и усердной молитвы, – говорил владыка, – с сугубой силой почувствовали [мы] свое братство во Христе – и царствующий дом, и великие мира сего, и простой черный народ»[556].

Однако, судя по жандармским источникам, многие российские подданные горечи за военные неудачи не испытывали и единения с властью не ощущали. Напротив – и в среде профессиональных политиков, особенно леворадикального направления, и в околореволюционных кругах, в том числе – в эмиграции, и на национальных окраинах империи весьма широкое распространение получило «японофильство». Подобно Ленину и его единомышленникам, эти люди надеялись, что поражение России в войне напрямую отразится «на полном крахе всего порядка»[557]

. В своих донесениях в Департамент полиции руководители жандармских управлений Бессарабской, Витебской, Могилевской губерний фиксировали «радостное возбуждение» населения в связи с известиями о военных неудачах русской армии на Дальнем Востоке. Гимназисты одной из витебских гимназий кричали «Да здравствует Япония!», а петербургские студенты-путейцы планировали направить микадо сочувственный адрес, несмотря на «безусловно отрицательное» отношение к этой затее большинства столичного студенчества[558]. В апреле 1904 г. японские газеты напечатали письмо из галицийского Лемберга (Львова) от «польской молодежи», полученное студентами Токийского императорского университета, с «горячими пожеланиями славной победы» Японии в войне[559]

.

О настроениях в эмигрантских кругах этих лет пишет журналистка и член ЦК кадетской партии Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс, которая в почти всеобщем «левом» антиправительственном угаре сумела сохранить трезвое отношение к действительности и, по собственному признанию, «с болью переживала русские поражения». «Чем хуже, тем лучше, было одним из нелепых изречений левой интеллигенции, – вспоминает она. – Порт-Артур сдался. Французы выражали нам соболезнования, а некоторые русские эмигранты поздравляли друг друга с победой японского оружия. Война с правительством заслоняла войну с Японией»[560]. Левый кадет князь В.А. Оболенский, коллега Тырковой по ЦК этой партии, вспоминал, что «переживал свое пораженчество как большую внутреннюю трагедию» – известия о поражениях русской армии в Маньчжурии вызывали в нем не радость, «а жестокую боль оскорбленного национального чувства и ужас от потоков пролитой крови»[561].