Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Собственно сословий в европейском смысле слова — самоуправляющихся корпораций с набором прав и обязанностей — в России конца XV — начала XVI в. мы не видим. «…В начале XVI в. в России не существовало выработанных юридических норм, законов, которые бы закрепляли сословные права и привилегии разных групп знати»[156] (то же, естественно, касается и других социальных групп). В Московском государстве только одна политическая сила — великокняжеская власть, которой ничто не противостоит, которая ни перед кем не отчитывается, никому не клянётся хоть что-то соблюдать (даже при восшествии на престол, в отличие от большинства европейских монархов). Российский историк М. М. Кром, доказывающий, что Московское государство было одним из вариантов общеевропейской модели раннемодерного государства, видит в нём и «архаические черты», отмечая в первую очередь «самую выразительную, отличавшую Московию от соседей на западе», — «отсутствие институциональных ограничений монаршего произвола»[157]

. То же утверждает и крупнейший американский специалист по Московской Руси Ричард Хелли: «Россия выходит из Средневековья, не имея ни единого из существовавших к тому времени на Западе институциональных ограничений власти правительства»[158].

Так что «русская аномалия» для Европы была куда более удивительной, чем польская.

Глава 2

1547–1613 годы

Десятилетие реформ

16 января 1547 г. в Успенском соборе Кремля великий князь Иван Васильевич венчался на царство и стал первым официально провозглашённым русским царём. Московское самодержавие достигло вершины пирамиды властных статусов, известных в тогдашней России. Буквально через несколько месяцев произошло другое важное событие — разразился первый архетипический русский бунт. Во всяком случае, в источниках нет сведений, что нечто подобное случалось раньше.

Весной — летом страшные пожары уничтожили практически всю Москву, в огне сгорело 25 000 дворов и 250 церквей, погибло несколько тысяч человек. Народная молва обвинила в злонамеренных, сделанных с помощью чародейства поджогах родню государя по материнской линии — князей Глинских, фактически управлявших страной и вызывавших всеобщую ненависть своими злоупотреблениями. 26 июня разгневанные москвичи ворвались в Кремль и убили дядю царя — Юрия Васильевича Глинского, — а «людей княже Юрьевых бесчисленно побиша и живот [имущество] княжей розграбиша»; брат Юрия Михаил бежал из Москвы. Бунтовщики осмелились даже заявиться в подмосковную царскую резиденцию — село Воробьёво — с требованием выдать на расправу спрятавшихся там, по их мнению, князя Михаила и его мать, царскую бабку, княгиню Анну. Насилу удалось убедить мятежную толпу, что Глинских в Воробьёве нет, после чего посадские люди вернулись к своим пепелищам. В этом эпизоде уже видны характерные черты русского бунта: обвинение во всех бедах «плохих бояр» и апелляция к «хорошему царю». В ходе отечественной истории эти черты проявятся ещё не раз. Следует оговориться: «наивный монархизм» был в ту пору присущ народным восстаниям по всей Европе, однако очень скоро он начнёт там изживаться, в России же ему суждено законсервироваться вплоть до XXI столетия.

«Глас народа» был практически не слышен при отце и деде Ивана IV. Почему же он вдруг прозвучал столь громко и требовательно? Да, конечно, пожаров такого масштаба в Москве давно не случалось. Но дело не только в этом. Историки говорят о периоде 30–40-х гг. XVI в. как об эпохе политического кризиса[159], достигшего к 1547 г. своего пика. Причина кризиса — малолетство самодержца, неспособного полноценно править. При отсутствии в московской политической системе института регентства это привело к борьбе между различными придворными кликами, каждая из которых, одерживая верх, жестоко расправлялась с соперниками и могла совершенно свободно творить произвол в отношении бесправных низов — «грады и волости пусты учиниша наместницы и волостели», по формулировке официальной летописи. Реакцией на очевидную разбалансировку правительственной системы, сопровождавшуюся «катастрофическим падением авторитета боярской олигархии»[160], и стал «пожарный» бунт. Судя по всему, он был самой яркой, но далеко не единственной вспышкой низового протеста: «Тех градов и волостей мужичья многие коварства содеяша и убийства их [наместников и волостелей] людем».