Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Характерно, что иностранные наблюдатели воспринимали стрельцов как «янычар», с помощью которых Романовы стремились «держать в повиновении вельмож и дворянство». То исключительное положение, в котором стрельцы находились при Тишайшем, а также их роль в перевороте 1682 года вскружили им головы. В самом начале царствования малолетних Ивана V и Петра I они попытались играть руководящую роль в государстве, поддерживая своего начальника князя И. А. Хованского, но правительница Софья сумела поставить зарвавшихся «янычар» на место.

Придворный врач Алексея Михайловича англичанин Самуэль Коллинс сообщает, что Тишайший создал целую систему тайного осведомительства: «У него шпионы по всем углам, и ничего не делается и не говорится ни на пирах, ни на сходбищах, ни на похоронах, ни на свадьбах, чего бы он не знал. У него также шпионы во всех войсках, чтобы следить их движения и подробно доносить об их действиях. Эти шпионы набираются из бедных дворян, которые зависят от милости императорской, рассыпаются по войску, отправляются с посланниками и присутствуют при всех публичных действиях».

Первые Романовы ещё до Петра сформировали регулярную армию. Дворянская конница постепенно теряет своё прежнее значение. В 1680 г. полки иноземного (нового) строя, набранные из наёмников и служивших пожизненно даточных людей (прообраз петровских рекрутов), составляли почти % российского войска, в нём числилось: дворян и детей боярских — 15 797, московских стрельцов — 20 048, рейтар — 30 472, солдат — 61 288[284].

Во второй половине XVII в. у самодержавия складывается более-менее приличный бюрократический аппарат. Если в 1626 г. насчитывалось всего 656 приказных людей и судей, то в 1677-м их было уже 1601, а в 1698-м — 2762[285]

. В сложной и запутанной системе московских приказов (общее количество, по разным подсчётам, от 39 до более чем 60) непросто разобраться. Отраслевой принцип там причудливо переплетался с территориальным — с одной стороны, например, Посольский, Разбойный или Поместный приказы, с другой — Казанский, Сибирский, Малороссийский, множество областных приказов — четвертей (четей). При этом строгого разделения компетенции между всеми ними не проводилось, и нередко одно и то же дело (скажем, судопроизводство) ведалось разными приказами. Общего плана в приказной системе не видно; если возникала конкретная государственная проблема — для её решения создавался новый приказ.

На местах установилось воеводское правление. Его повсеместно ввели во время и после Смуты (ранее воеводы назначались лишь в приграничные земли), что диктовалось необходимостью наведения элементарного порядка — на воевод были возложены военные и полицейские функции. Позднее круг их полномочий чрезвычайно расширился, по сути, обнимая «все предметы областного управления»[286], иногда вплоть до надзора за соблюдением прихожанами церковных предписаний. Но всё же главным делом воевод стал контроль за «верным обеспечением своевременного и полного поступления средств в казну». В качестве «правительственных агентов по финансовому управлению» они должны были «властно выколачивать недоимки из подведомственного… населения»[287]

. И это понятно — последнее интересовало государство почти исключительно в фискальном отношении. Да, в воеводских наказах содержатся наставления и о том, что нужно беречь управляемых людей, «но цель такой заботливости об оберегании населения — узко практическая: не благосостояние жителей в общем и широком смысле, а интересы казначейства, своевременное поступление сборов и успешное взыскание недоимок. Эта цель открыто и высказывается в наказах. Население надо оберегать для того, чтобы „посада и уезды не запустошить, и государевы бы сборы за тем не стали, и из доимки б доимычные деньги выбрать“»[288].

Обычно воевода управлял уездом — городом с прилегающим округом. В 1625 г. числилось 146 уездов[289]

, на которые были разбиты прежние исторические русские земли — «с помощию этой административной единицы было завершено уничтожение всех местных особенностей и превращение русского народонаселения в массу однообразных тяглых единиц, тянувших к центру Московского государства»[290]. Воевода подчинялся областному приказу, в ведении которого (прежде всего фискальном) находился город, и был правительственным агентом, а ни в коей мере не представителем местного общества. Характерно, что воевода имел «все средства для исполнения предписаний центрального правительства, для удовлетворения общегосударственных нужд, и почти бессилен для служения местным интересам, для удовлетворения нуждам местности и частных лиц… воевода мог поставить на правёж целую общину за невзнос податей, но едва ли мог разрешить какое-нибудь хозяйственное затруднение в делах этой общины… Вследствие этого… противоречие воеводской должности заключалось в непомерной власти его как исполнительного агента московского приказа и в бессилии его как самостоятельного администратора»[291].