Рыцарь курятника

– Однако кто убил Урсулу Рено? Вы должны это знать.

– Нет, я этого не знаю, – отвечал Морлиер.

– И я также, – прибавила Бриссо.

– Вы осмеливаетесь это утверждать! – в ярости взревел

граф.

– Я говорю правду, – отвечала Бриссо, – и поклянусь всем, чем вы хотите. Я решительно не знала, что женщина, о которой вы говорите, была убита; я даже не знала, что она умерла.

– Как?! Преступление было совершено в доме, где вы находились оба; женщина была убита у тебя, презренная тварь! Похоронена в твоем саду, а ты не знаешь, что эта женщина умерла!

– Клянусь!

– Ты лжешь.

– Я не лгу!

– И я также клянусь! – прибавил Морлиер. – Клянусь моей шпагой, я говорю правду!

Граф скрестил руки на груди.

– Как объяснить, – продолжал он, – что преступление совершилось, а вы этого не знали?!

– Если оно произошло во втором часу ночи, – отвечал Морлиер, – я не мог ничего знать, потому что ровно в час дозорный отвел меня в тюрьму.

– О! – вскричала Бриссо, как будто вдруг вспомнила что-то. – Ваши слова заставили меня припомнить… это было так давно… но теперь я вспоминаю.

– Что? – спросил граф.

– В час ужин был окончен, и граф Шаролэ предложил нам покататься в санях на Версальском пруду. Тотчас же решили ехать и кататься при факелах. Тогда было очень холодно и все замерзло. В ту минуту, когда мы садились в экипажи, кавалер де ла Морлиер был арестован.

– Это правда, – оживился Морлиер, – я теперь вспоминаю все подробности. Я вышел из дома и ставил уже ногу на подножку кареты, когда дозорный показал мне свое предписание. Возразить мне было нечего – я покорился, а Шаролэ, Лозен и Фиц-Джеймс, сидевшие в первом экипаже, расхохотались, как сумасшедшие, пожелав мне спокойной ночи.

– А я была в том экипаже, в который вы садились, – продолжала Бриссо, – возле меня сидел де Рие, а напротив – барон де Монжуа. Когда вас арестовали и увезли, смех прекратился. Монжуа выскочил из экипажа, говоря нам: «Мы довольно смеялись – теперь надо постараться, чтобы Морлиер приехал в нам в Версаль. Я берусь за это!» После этого мы все уехали, а барон остался освобождать кавалера Морлиера.

– Он это сделал только полгода спустя, – сказал Морлиер.

– Итак, Монжуа остался один? – спросил граф.

– Да.

– На другой день в котором часу вы возвратились в ваш домик?

– Я вернулась только через неделю.

– Как это?

– Катавшись по пруду, мы устали. Граф де Шаролэ принял нас в своем Версальском отеле; мы отдохнули несколько часов, а потом, вместо того чтобы поехать в Париж, отправились в замок Фоссез, где должны были охотиться. Мы возвратились через неделю.

– И как там, в домике на улице Вербуа? Все было в порядке?

– Все.

– И вы ничего не узнали? Слуги ничего вам не сказали?

– Я узнала, что барон де Монжуа отправил четырех лакеев освобождать Морлиера; он оставался один с горничной. Но я узнала потом, что субретка, вступив в любовную связь с Сен-Клодом, камердинером графа де Шаролэ, ушла из дома тотчас после моего отъезда, зная, что я не вернусь домой.

– Так что в эту ночь Монжуа оставался один в вашем доме?

– Я так полагаю, но утверждать не могу.

– И вы не имеете никаких других сведений?

– Никаких.

– Вы сказали мне все, что вы знали?

– Решительно все.

– Однако вы видели потом Монжуа?

– Часто и даже накануне того дня, когда его нашли мертвым, с грудью, пронзенной шпагой.

– Разве он был убит на дуэли?

– Кажется.

– Известно кем?

– Этого так и не смогли узнать, – отвечал Морлиер. – Когда подняли его труп, увидели, что он мертв уже несколько часов: он получил удар шпагой, но довольно странный удар.

– Почему странный?

– Обычно удар шпагой наносится сверху вниз и прямо, вот таким образом…

Морлиер приподнялся и сделал рукой несколько движений, как искусный фехтовальщик.

– Но этот удар, – продолжал он, – был нанесен снизу вверх и как-то наискось, можно предположить, что противник встал на колени и уперся в землю левой рукой…

– Вы, значит, рассматривали рану? – спросил граф.

– Да. Рие, Лозен и я, прогуливаясь, нашли тело бедняги Монжуа. Я так и вижу его лежащим на сырой земле, хотя минуло уже пятнадцать лет… Это было в 1730 году, тридцатого января, в самую годовщину моего ареста!

– У него не было наследников?

– Никаких.

– И родственников?

– Ни одного.

– Никто не принимал в нем участия, чтобы постараться за него отомстить?

– Нет. Таинственная смерть Монжуа наделала много шума, потом о ней перестали говорить.

– А!

Произнеся это восклицание, граф А. сделал движение головой, показывавшее, что у него мелькнула какая-то мысль. Он остался мрачен, задумчив и безмолвен, потом медленно проговорил:

– Ла Морлиер и вы, сударыня, обратитесь в последний раз к вашим воспоминаниям: 30 января 1725 года, когда вас арестовали, кавалер, барон де Монжуа остался один, совершенно один из всех бывших за ужином, кроме вас, Морлиер, так как вас арестовали.

– Один, – отвечал Морлиер.

– Один, я это знаю точно, – прибавила Бриссо, – потому что все остальные были в Версале.

– И никто не отлучался ночью?

– Никто, я за это поручусь. Монжуа и Морлиер только и остались.

Граф встал.

– Хорошо, – сказал он.

Он оставался с минуту неподвижен и молчалив, потом сделал знак рукой и сказал: