Рыцари былого и грядущего. Том 3

Император так ни разу и не перебил аббу Гонория, беспрепятственно выслушав все оскорбления, которые тот на него обрушил. Когда проповедник наконец закончил, император хрипло прошептал лишь одно слово: «Плети».

Слуги поняли повелителя без лишних слов, с аббы Гонория тот час сорвали одежду и у самого трона принялись избивать его страшными ударами плетей. Гонорий дико визжал, оказалось, что он способен взять куда более высокие ноты, чем это ему удавалась во время проповеди. Его били примерно столько же по времени, сколько он перед этим говорил. Наконец император едва заметным движением руки дал знак прекратить экзекуцию. Страшно исполосованный Гонорий к тому времени уже потерял сознание и без движения лежал на полу. Абунэ и ичеге стояли всё так же молча и удручённо потупив взоры. Амдэ — Цыйон ещё долго пристально смотрел на них. Потом очень твёрдо и уверенно произнёс: «Судьбу государственных изменников я решу завтра». Так закончилась не самая удачная аудиенция из тех, какие давал нэгусэ нэгэст.

***

Амдэ — Цыйон сидел в своей небольшой комнатке в очень простом деревянном кресле. Только здесь, у себя, он мог быть Амдэ — Цыйоном, а не великим нэгусэ–нэгэст. Впрочем, даже наедине с самим собой он всегда держал спину прямо, и его благородное лицо оставалось совершенно невозмутимым. Только тот, кто хорошо знал Амдэ, мог заметить, что сейчас он испытывает невыносимую душевную боль. Такой человек у него был — старый монах, который помнил Амдэ ещё младенцем и никогда не разлучался с ним по мере взросления. Амдэ очень любил мудрого и доброго старика, только с ним он мог разговаривать доверительно. И сейчас старик неслышно появился в его комнате.

— Не могу понять, Авраам, что происходит? — печально заговорил юноша. — Чего добиваются абунэ и ичеге?

— Да это как раз не сложно понять. Они хотят сломить волю юного императора и полностью подчинить её своей воле. Выступив в роли обличителей и припугнув императора народным гневом, они надеялись навсегда сделать ваше величество игрушкой в собственных руках.

— Это каким же образом?

— Они собирались выступить в роли ваших спасителей. Дескать, вы создали ситуацию настолько сложную, что только они и никто другой в состоянии справиться с её последствиями. Не извольте сомневаться, грязные слухи в народе распустили именно они.

— Но зачем… Ведь они же прекрасно знают, что Мариам — не мать мне. Мариам была моей невестой, мы любили друг друга, но отец заставил меня жениться на другой девушке, а Мариам взял себе в наложницы. Так она стала вместо моей жены моей «матерью». Не берусь осуждать моего покойного родителя, но в том, что сейчас Мариам со мной, нет и намёка на кровосмешение. Ведь они же всё это прекрасно знают, Авраам.

— Знают, но им удобен сильно виноватый император, грех которого можно покрыть только их святостью.

— Я смотрел на них, как на достойных служителей Бога и, действительно, видел в них почти святых. Но теперь вижу, что они просто негодяи. Негодяи и безумцы. Неужели они думали, что меня так легко можно сломить?

— Они недооценили ваше величество. Притащили с собой этого сумасшедшего Гонория, надеялись потрясти вашу душу, размягчить её, наполнить страхом. Но просчитались.

— Но почему они так обнаглели именно сейчас? Ведь они явно выжидали подходящего момента. С чего же они взяли, что этот момент настал? Неужели им придало такой смелости то, что теперь в распоряжении ичеге — эти страшные белые воины?

— Вполне возможно.

— До какой же степени надо не уважать своего императора. Эти воины и правда страшные, но я скорее положу в сражении с ними половину своей армии, чем позволю пугать меня ими. Я скорее сам погибну во главе моей армии, чем совершу хоть один поступок из страха.

— Вот этого–то и не поняли абунэ и ичеге.

— Ну ничего, теперь поймут. Они навсегда лишили себя моей милости. А белые воины… Они так очаровали меня, и я уже возлагал на них большие надежды, но раз они снюхались с ичеге, обойдусь и без них.

— Ваше величество, белые воины тут, вероятнее всего, ни при чём. Не думаю, что они снюхались с ичеге. Если он и пытался использовать их, как инструмент давления на вас, то сами они вряд ли даже знают об этом.

— Возможно… Но что это меняет? Как я могу оказывать милость воинам, которые в любой момент по приказу ичеге могут всадить мне кинжал в спину?

— Но ведь не известно, в какой степени ичеге сумел подчинить их своей воле.

— В том и дело, что неизвестно. Когда такая неизвестность, откуда же взяться доверию?

— Ты стал очень мудрым, мой милый Амдэ. Но не торопись принимать решение, подожди до завтра.

***