Рыжее счастье

— Я тронута твоими словами, но ты, наверное, поспешил с выводами. — Мара вдруг подумала, что сейчас она в роли Эрнеста Павловича, когда тот убеждал ее, что она ошибочно принимает свои чувства за любовь. Она тоже будет убеждать Геннадия, что он придумал свою любовь. — Ничего не происходит. Просто мы познакомились, и у каждого своя дорога. Они не пересекутся. Разве что только в том, что мы сейчас под одной крышей. Но ты должен понимать, что меня могло не оказаться здесь, если бы не щедрое сердце твоего отца.

— Ты не о том сейчас говоришь. При чем здесь отец? — Геннадию всегда казалось, что имя отца принижает его самого. Оно делает всех вокруг ниже ростом, сводит на нет достоинства. Всемогущий Гурин не позволяет никому выделиться, не замечая, что от этого страдает прежде всего его собственный сын. Вот и сейчас: он пытается объяснить, что чувствует, а ему в ответ говорят, что его отец прекрасный человек. Черт возьми, это немыслимо, невозможно! — Я говорю, что люблю тебя, а ты мне пытаешься доказать, какой прекрасный человек мой отец.

— Но ведь ты не станешь с этим спорить?

— Не стану, но сейчас не это главное. Мара, я не могу уехать, не признавшись тебе в своих чувствах. Это выше моих сил. И я со страхом жду твоего ответа. Я знаю, ты не станешь притворяться, обнадеживать, не имея на то оснований, но все же я снова прошу тебя… Не спеши с ответом, пожалуйста.

— Гена, повторяю, я ошарашена твоими словами. Я не ожидала ничего подобного. Мне не по себе, честное слово, и я хочу ответить тебе откровенностью на откровенность… — Мара перевела дыхание и, прямо глядя в глаза Геннадию, закончила мысль: — Тебе это не понравится, но я ничего не могу поделать.

— Ответишь позже. Я подожду. — Геннадий перебил ее, понимая, что не услышит того, что хочет.

— Ничего не изменится ни завтра, ни через месяц. Я готова ответить сейчас, чтобы расставить все на свои места. Я не могу обнадеживать, зная, что мое сердце занято. Я люблю твоего отца. Он меня — нет. Я для него существую как нечто эфемерное. А я люблю его. Это мое первое настоящее чувство. Вот и все. Мне никто не нужен, только он. Прости.

— Он знает об этом? — глухо спросил Геннадий.

— Да. Он отверг мои чувства.

— Никуда не деться от этого пресловутого любовного треугольника. Он любит ее, она — другого, а он, в свою очередь, стар для того, чтобы позволить себе это сильное чувство.

— Твой отец молод душой.

— Да? Что ты знаешь о нем? — возмутился Геннадий. — Что ты можешь знать о нем, если он ничего не рассказывал о себе? Он не мог ничего рассказать, потому что тогда ты бы сразу излечилась. Кого ты любишь? Ты любишь мужчину, которого нет!

— Я бы не хотела обсуждать это с тобой.

Геннадий вдруг почувствовал, что в его сердце вновь вспыхнула прежняя злость на отца. Мгновенно улетучились благие намерения, осталась досада на собственное малодушие, из-за которого он пошел на это примирение. А какие откровенные разговоры вели они всю эту неделю поздними вечерами! Геннадий успел рассказать о себе, о Рэйчел, о работе, о планах на будущее. Как отец слушал! Геннадий ни на секунду не сомневался, что все его слова были тому интересны. А оказывается, слушая откровения сына, он не спешил ответить взаимностью, умалчивал о том, что здесь с ним происходят совершенно неподвластные ему события. Его любит молодая красивая девушка, почему-то оказавшаяся в их доме. В этих стенах занимаются ее образованием, ее учат жизни, холят и лелеют. Зачем? Зачем, если только не для того, чтобы завоевать сердце этой рыжеволосой красавицы? Она уже покорена, она верит в то, что пришло настоящее чувство, и в этот момент ей пытаются объяснить, что продолжения быть не может. Очень трудная для понимания игра. Бред какой-то.

— Почему ты оказалась в нашем доме? — вдруг спросил Геннадий. — И еще, прежде чем ты ответишь, давай двинемся с места. Мне кажется, наш разговор тогда потечет более плавно. Пойдем?

— Пойдем.

— Так почему ты оказалась в нашем доме?

— Это было желание твоего отца.

— Ты согласилась, но почему?