Сабля князя Пожарского

Он отцепил притороченный к седлу самострел и наложил на тетиву толстую стрелу.

Выстрел был на удивление точен — стрела ударила в самую середину спины и ссадила всадника с седла наземь. Он полетел головой вперед и перекувырнулся, а встать — не смог. Тут же к нему поспешили стрельцы — вязать, пока не опомнился.

— Пуля бы насмерть уложила, — сказал Чекмай. — Ну, Бусурман! Ну! Будет тебе награда от князя!

Гаврила стоял на коленях и смотрел в лицо мертвой Федорушки.

Ему было невыносимо стыдно.

Подошел Ластуха.

— Не кори себя. Ничего ты тут поделать не мог. Не могли ее живой оставить, она слишком много про них знала. Да и кто она тебе?

— Жена…

Только в этот миг до Гаврилы дошло, что мертвая женщина — не врагиня, не случайная полюбовница, а именно жена. Ведь могла же спрятаться, переждать беду, а побежала за своим венчанным мужем в самое пекло.

Прибыл на телеге лекарь Авдеич, что пользовал обычно стрельцов, принялся ладить правильные перевязки. Раненых пленников грузили на телеги, при них оставались стрельцы с бердышами, трупы грузили на другие телеги — чтобы сдать их в съезжую избу Земского приказа и выложить на дворе — авось их приказные и посадские люди признают. Перед Чекмаем расстелили мешковину и вываливали на нее все из мешков и ларей. Добыча оказалась ничтожной. Сабли Дмитрия Михайловича не было.

— Еще раз все оглядеть! Во все щели заглянуть! — крикнул Чекмай. — Живо! Она должна быть тут!

Он подошел к лежащему атаману, которого за руки-ноги подтащили к нему и бросили на траву.

— Туровер, где княжья сабля?

Тот лежал без движения. Стрела из самострела мощно ударила точнехонько в середину спины, а падение с лошади довершило дело. У атамана отнялись ноги.

— Гаврилу… спроси… — отвечал Туровер, он же — Кабанец.

— Тебя спрашиваю!

Ответа не было.

Чекмай посмотрел в сторону Гаврилы. Тот так и стоял на коленях возле трупа женщины.

К нему медленно подошел Павлик — с обнаженной саблей. Приподнял клинок, словно прицеливаясь снести Гаврилину голову с плеч. И, видно, с немалым трудом от этого удержался.

— Эх, ты, на женку тебя подманили… — сказал Павлик. — Цена тебе — менее полушки. Саблю об тебя марать неохота.

Слышал ли Гаврила, понял ли — неведомо. Павлик же плюнул на его босые ноги и пошел прочь — к Чекмаю.

Одновременно с ним подошел Орлов.

— Чекмай, ты не поверишь — из мешка вытряхнули! В мешок от муки схоронился! Так он прыток оказался — пока Якушка с Власком на него дивились и реготали, в дверь выскочил!

— И где этот мешочный сиделец?

— А там! Не дается!

Пузатый человек в одном исподнем, с припорошенными мукой лицом и волосьями, стоял спиной к дереву, с саблей в руке, готовый отбиваться.

— Чекмаюшко! — воскликнул Ластуха. — Да это ж Руцкий! Адась Руцкий! Он и на образе есть, и на Дмитровке я его видал.

— Пан Адам Руцкий. Литвин. Шляхтич. Живым надо брать! Хорошая добыча… — и Чекмай на мгновение задумался, решая важный вопрос: позволить ли Руцкому одеться, натянуть сапоги, или везти в Москву так.

— Пан Руцкий, бросай саблю! — крикнул Ластуха.

Никто не заметил, что сзади подошел Смирной.

— Живым, курва мачь, не возьмете, — отвечал литвин.

— Брось саблю, говорю.

— Руцкий? Адамка? — спросил Смирной.

— Он самый, — ответил Ластуха. — Не кобенься! Все равно ведь тебя возьмем и в Разбойный приказ доставим!

— Сперва хоть двух из вас порешу! Геть! Смакчить струк!

Сабельный клинок перекрестил воздух.

— Бросай саблю!

Смирной в перебранке не участвовал. Он просто, не говоря худого слова, пошел к Руцкому.

Тот сперва не понял, для чего приближается низкорослый, хмурый, безоружный человечек. А понял — когда Смирной, уже чуть ли не стоя с ним грудь в грудь, невесть откуда выдернул нож и вогнал Адасю Руцкому в брюхо. Литвин вскрикнул, скрючился и упал.

Все это произошло так быстро, что ни Гаврила, ни Ластуха не смогли удержать Смирного.

Он стоял над поверженным врагом, глядел на него сверху вниз и очень неприятно скалился.

Гонору у Руцкого хватило, чтобы сквозь нестерпимую боль сказать очень внятно:

— Благо-дар-ству-ю…

И Чекмай, и Ластуха с Павликом, и стрельцы онемели.

— Опять нож застрял, — сказал Смирной. — Ну что за притча…

— Ну, Ермолай Степанович!.. — воскликнул Чекмай.

— Смирной, чтоб ты сдох! — воскликнул Ластуха. — Что ты натворил?!

Смирной повернулся к нему.

— Двое — есть, — сказал он тихо. — Господи, прости мою душу грешную…

И пошел прочь. Но далеко не ушел — остановился, повесив голову и как бы в недоумении разводя руками.

— Он умом тронулся! — воскликнул Мамлей. — Как бы над собой чего не сотворил!

— Оставь, Мамлейко, — сказал Чекмай. — Он — в своем праве. Он — за дочку. Ему еще двоих, не то троих, сыскать и наказать нужно. Так что — будет жить.

Адась Руцкий лежал, скрючась, дергал ногами, но все никак не помирал.

— Не умеет бить наш Ермолай Степанович, — усмехнулся Павлик. — Не до смерти убил…

И он подобрал выпавшую из руки литвина саблю.

Ластуха, повидавший в Смуту и разнообразных раненых, и разнообразных покойников, опустился рядом с Руцким на корточки.