Сабля князя Пожарского

— И других, понятно. Чекмаюшко, пойдешь с нами? Ты более моего в конях смыслишь — может, выберешь хорошего жеребчика в княжью конюшню?

Коновязей в Троицкой пустоши было три. Лошадей нашли полтора десятка. Приметной кобылы среди них не было.

— Отчего-то ее в Москве оставили, — рассудил Ластуха. — Может, захромала. Или расковалась — а вести в кузню уже времени не осталось.

И тут к ним подбежал Гаврила.

— А ведь одного человечка тут и нет, и не было! — воскликнул он. — Вовремя сбежал!

— Кто таков? — спросил Чекмай.

— Батька Леонтий. Поп, какого они прикормили… — и Гаврила поспешно, пока позволяют говорить, принялся вспоминать. — Поп хитрый, он с ними ладил… Он тут у них живмя жил — когда они на дельце собрались, и он притащился! Это он меня с Федорушкой венчал! Он к ним, когда надобно, приезжал, образа в ларе привозил, они на его храм жертвовали… Еще вчера его тут видел! Братцы! Нужно попа отыскать! Сабля у него спрятана! Дядька Чекмай, мне, мне прикажи! Я его отыщу, из-под земли вырою!

Чекмай молча глядел на Гаврилу.

Он никак не мог простить воспитанника. Опять же — и правды он не знал.

— Вряд ли поблизости много попов Леонтиев, — сказал Ластуха.

— А точно ли его приход поблизости? — спросил Павлик. — Дядька Чекмай, прикажи! Ежели сабля цела — я ее из-под земли вырою!

— Мы выроем, — поправил Ластуха. — Хоть ты и шалопут ведомый, а с тобой можно дело делать. Чекмаюшко, дай нам лошадей и двух-трех молодцов, мы до того Леонтия доберемся.

— Бери все, что надобно, — сказал Чекмай. — И поезжайте, пока здешний народишко не проведал, как мы налетчиков разгромили, и не донес попу.

— А я?.. — спросил Гаврила.

Ответа он не получил.

Глава двадцать шестая

Стрельцы одну за другой отправляли телеги — первой пошла та, что с ранеными, и при них — лекарь Авдеич, охрана — восемь стрельцов, мало ли что. Второй — та, что с трупами, и при ней два стрельца — эти-то не убегут. Трупы налетчиков, числом девять, лежали, как бревна, один на другом. Когда телега уже, переваливаясь по колдобинам, тронулась в путь, десятский стрельцов Третьяк заметил, что тело убитой женки лежит без присмотра. Менее всего беспокоясь о чувствах Гаврилы, он велел и это тело поскорее грузить на телегу. Две ушли, а из-за третьей возник небольшой спор — стрельцы не знали, как быть с Кабанцом. Начнешь его шевелить — так он же, подлец, черту душу отдаст. А Разбойному приказу он нужен живой. Та же беда была с Адамом Руцким. Думали грузить к покойникам — а он, вишь, все никак не помрет. И что же — ждать, пока Господь над ним сжалится и приберет? А он, может, еще сутки будет с жизнью прощаться. Или — погрузишь к раненым, а он на полпути и прикажет долго жить…

Авдеич, который мог бы тут сказать разумное слово, уже отбыл. А стрельцы, имевшие дело с мелкими ранами да царапинами, не знали, каково это — когда нож всаживают в брюхо да там и оставляют. Так что они отошли подальше от Руцкого, предоставив решать вопрос его жизни и смерти Господу.

Третья и четвертая телеги назначались раненым, и Третьяк хотел поскорее отправить их под хорошей охраной, чтобы все вместе шли единым обозом и не пришлось бы у Калужских ворот объясняться из-за каждой по отдельности.

Гаврила смотрел на Чекмая, отдававшего распоряжения. Тот же словно более не замечал воспитанника. Но Гаврила не сдавался — он понимал, что должен сам, своими руками, вернуть князю похищенную саблю.

— Дядька Чекмай, отчего они? Я же видел того проклятого попа, чертова угодника, я могу его узнать! А они — не видели!

Чекмай притворялся, будто не слышит.

— Павлик, Мамлейко, с вами пойдут стрельцы — сами решите, кого взять. Хорошо бы Гришку Резвого, он молодец толковый. И не медлите, — велел Чекмай. — Мало надежды, что сабля у попа, но Господь милостив — может, она все же уцелела.

— Нужны заводные кони, — напомнил Ластуха. — Что, коли у того попа сидят еще налетчики? Что, коли погоня?

— Бери троих либо четверых. Ну? Что еще на меня глядишь?! Я тебе не святая икона! — вдруг крикнул Чекмай.

Хотя враг был повержен и следовало торжествовать победу, на душе у него было погано. Казалось — если бы он нашел возле табора налетчиков Гаврилино мертвое тело, и то не было бы столь погано. Была бы скорбь, а не отвратительное ощущение гадливости.

Он больше не мог верить тому, кого сам воспитал.

Что бы Гаврила ни сказал, как бы ни объяснил свое исчезновение, даже кабы на кресте поклялся и землю ел, — Чекмай не мог возродить в душе прежнее доверие, и всякое слово казалось бы ему ложью.

Ластуха все понимал. И стоящий тут же Смирной все понимал. Оба разом вздохнули. А Павлик душой уже был там, где прячут княжью саблю.

— Ты, Гриша, ты и ты, — Ластуха ткнул пальцем в троих стрельцов. — На конь…

И произнес вроде негромко, а тут же стрельцы побежали туда, где стояли кони.

— Пошли, дядька Мамлей, надобно заводных отобрать, — сказал Павлик. — Ну?..