Сабля князя Пожарского

— Так уж нашли! — радостно объявила Настасья. — И знаешь, кто?! Княжна Зотова со своей мамкой! А княжна ли она — одному Богу ведомо! Их с мамкой Григорьевной заперли в подклете. И теперь князь велит Чекмаю разобраться в этом дельце! Вишь, как все вышло?

— Так они что — признались, что втерлись в доверие, чтобы выкрасть саблю?

— Признаются! Ты, поди, голоден? Я сама побегу на поварню!

— Погоди! Скажи сперва — что Никишка?

— А что с ним сделается! Сказывали, пошел на поправку. Сиди тут, жди, я сама все принесу!

Гаврила остался в светлице один.

В обеденную палату на ужин его, понятное дело, не позвали, но он и так знал, о чем Чекмай будет докладывать князю. Разумеется, будет выложена из мешков добыча, разумеется, Чекмай скажет: ни Мишуту Сусло, ни Густомеса, ни Блинника пока взять не удалось, а вот Туровер-Кабанец, чьи имя, статочно, вычищали из столбцов Разбойного приказа, имеется — и, ежели не помер и употребления языка не лишился, может поведать о других атаманах и о том, как была выкрадена сабля.

Жив ли тяжело раненый Осип Норейка, жив Туровер или помер — Гаврила не знал. Довезли казацкого атамана до Варварских ворот, или по дороге отдал черту душу, — неведомо. Адам Руцкий — тот, скорее всего, уже на том свете. Все это знал Чекмай, но Чекмай, вернувшись из узилища, ничего рассказать не успел.

Да и что рассказывать? Туровер-Кабанец лежал там на полу, бревно бревном, руки-ноги — как бабьи чулки, тряпьем набитые, а говорить — то ли и впрямь не мог, то ли не желал. Литвин бы, может, и заговорил, а этот — казак… Норейка, также лежа на полу, мечется в горячке и бредит. Руцкий все никак не помрет, но уж на полпути к своей адской сковородке. То есть — никакие ценные сведения добыть не удалось.

Гаврила пошел к Смирному.

Для того охота на налетчиков была тяжким испытанием, он лежал на лавке, куда постелили поверх войлоков еще и перину, и пытался задремать.

— Чекмай мне все еще не верит, — пожаловался Гаврила. — А матушка сказывала — открылось, что саблю вынесла княжна Зотова.

— Весьма занятно, — пробормотал Смирной. — Вот завтра до правды и докопаемся. Ступай спать… Устал я с непривычки… Уж не знаю, как завтра встану…

— Надо как следует допросить и Норейку, и атамана, коли не помер!

— Ох, отвяжись… Только-только я задремал — а тут и ты со своими затеями…

Гаврила пошел прочь. После бурного дня он никак не мог угомониться. Он попытался отыскать Бусурмана и Ластуху, на поварне сказали, что оба покормлены, а куда ушли — не сказались. Тогда Гаврила поднялся в светлицу, где ждали мать, сестры и маленький Олешенька. Там Настасья заставила его сытно поесть и уложила спать.

Наутро к Гавриле прибежал Климка.

— Дядька Чекмай велел прийти, да поскорее!

Гаврила улыбнулся — было, как в счастливую пору, когда Чекмай ему полностью доверял.

— А куда прийти-то?

— В горницу к Ермолаю Степановичу!

Смирной лежал на перине, а Чекмай и Павлик подтащили поближе к его лавке скамью. Разом с Гаврилой в горницу вошел Ластуха.

— Пособи! — велел он, и они вдвоем поставили рядом с лавкой вторую скамью.

— Я еще не помираю, — сказал Смирной. — Послано ли за немцем?

— С раннего утра. Поскакал Назарка, в поводу повел того гнедого, что вчера был под тобой.

— Славно. Я, статочно, сегодня уж подымусь на ноги. И Шварцкоп не для меня одного надобен, а еще для Никишки. Пусть бы поглядел, как рана заживает.

— Поглядит, — отвечал Чекмай. — А я опять поеду к Варварским воротам — узнаю, как там наши узники, кто еще жив, а кто уж помер. Раненых-то по дороге растрясли…

— И тех, кто жив, допросишь о сабле?

— Сперва попрошу у князя подьячего из Разбойного приказа — чтобы записывал, когда буду сказки отбирать.

— Ну так поезжай скорее… — Смирной нахмурился. — Ох, сдается, в живых ты никого не застанешь… А князь где?

— С утра — в приказе. Бусурман, поедешь со мной! Поглядишь, каково живут государевы супостаты! — распорядился Чекмай. — Мамлейко, побудь с Ермолаем Степановичем. Прими немца, убедись, что все делается, как положено. И ты, Гаврила, покамест тут посиди.

Чекмай и Бусурман ушли.

— Плохо живут государевы супостаты, — Ластуха вздохнул. — Сказывали, порой столько их набьется — стоймя стоят, даже на пол присесть не могут.

— Так и есть, — подтвердил Смирной. — А коли есть местечко — так спят поочередно. Вряд ли раненых там на пуховых перилах уложили.

— Так их же надобно продержать до того часа, как потащат в Разбойный приказ на допросы, — сказал Ластуха.

— Статочно, Чекмай об этом позаботится. Да только что они могут знать? Что атаман велел — то и делали.

— Они могли бы дать точные приметы других атаманов. Могли бы знать о том подлеце, что засел в Разбойном приказе и мешал розыску. В том, что убили Дорошка Супрыгу, — его вина. А Супрыга, коли припугнули бы, немало бы мог поведать.

— Тут ты, может, и прав. Так что впору в церковь бежать, молебен о их злодейском здравии заказывать…

Вскоре приехали Назарка и Яган Иванович Шварцкоп. Первым делом немца повели к Смирному.