Сабля князя Пожарского

Видя, что Чекмай отправил на поиски попа Леонтия других, не его, Гаврила впал в тупое отчаяние. Он еще постоял немного — и вспомнил про Федорушку.

Отчего-то он вдруг решил, что должен сам, своими руками, похоронить жену. После венчания он к ней и пальцем не прикоснулся — не желал! Она же молчала. И вот — кинулась на подмогу! Выходит, считала себя женой, коли вела себя, как жена?

Готовый рыть могилу хоть голыми руками, Гаврила пошел к сгоревшему дому, но Федорушки там уже не было — ее увезли.

— На дворе Земского приказа найдешь и заберешь, — сказали растерянному Гавриле стрельцы. — Ежели, конечно, тебя прямо отсюда не повезут в узилище у Варварских ворот.

И у него осталась в голове одна мысль: сабля!

Ластуха, помянув лихого Бусурмана неудобь сказуемым словом, поднес ко рту рожок и протрубил всполох. Когда стрельцы прискакали, он уже был в седле.

— Коли верить батьке Савелию, то Леонтий живет там, — Мамлей показал рукой. — И туда же нелегкая понесла Бусурмана. Видать, где-то там и Гаврила. Едем. На месте решим, как быть дальше.

Сельцо, окормляемое батькой Леонтием, было невелико. Церковь — старая, деревянная, уцелевшая в пору Смуты. Купол — шатровый, невысокий, звонница куда выше. А за звонницей, сдается, было жилище попа Леонтия.

— Соловейко, Нечай, заезжайте посолонь, — велел Ластуха. — Мы с Гришей — вам навстречу. Надобно понять, сюда ли помчался Бусурман, чтоб ему… Сам он может и в домишко ворваться, но коня за собой не потащит.

Конь Бусурмана обнаружился возле звонницы, привязанный к старой яблоне. А вот сам Павлик…

— К попу он, что ли, пошел? Коли так — больно уж там тихо, — удивился Ластуха, попробовал отворить дверь в звонницу, она оказалась как-то хитро заперта. — И второй конь, Гаврилин, где? Что тут такое творится?

Ответом ему был отчаянный бабий вопль. На крыльцо выскочила простоволосая женщина. Даже не попытавшись что-то накинуть на голову, она сбежала вниз и кинулась наутек — только длинные косы по спине трепыхались. Следом выбежала другая — постарше, и так завопила — кони шарахнулись.

А вопила она одно лишь слово:

— Горим! Горим!..

— С ума сбрела? — сам себя спросил Гришка. Признаков пожара видно не было.

Тут на крыльцо выбежал долгобородый человек и, вздымая руки к небесам, заголосил:

— Люди добрые, выручайте! Горим! Горим!

— Да что ж, они все умишком тронулись?! — возмутился Ластуха.

— Так ведь и впрямь пожар! — возразил стрелец Соловей. — Дядька Мамлей, гляди — крыша!

Мамлей задрал голову. Крыша и впрямь дымилась.

— Как это? Как она загорелась-то?

— И ведь не полыхает! Братцы, не полыхает, а дым-то оттуда валит!

На крики попа Леонтия стал сбегаться народ.

И тут случилось вовсе неожиданное — дверь звонницы отворилась, выскочил Павлик.

Более счастливой рожи Ластухе в жизни видеть не доводилось.

— Тут стойте, не мешайте! — крикнул Павлик, рассмеялся, взбежал на крыльцо, оттолкнул попа и ворвался в дом.

— А ведь точно, — сказал Гришка. — Внутри горит. Как это вышло?..

— Как? — тут Ластуха начал понимать. — Этот ветрогон залез на звонницу и оттуда швырнул на кровлю горящую хворостину. Кровля прогорела, огонь провалился вниз, в жилье… Так он что, попа оттуда выкуривал?

— Вон он, поп, — указал пальцем Нечай. — Так какого ж хрена?..

Ластуха понял вопрос с полуслова:

— Там же Гаврила! Нечай, держи поводья, Гриша — за мной!

Ластуха вовремя ворвался в горящую горницу. Первое, что увидел, — распростертого человека. Тот лежал на спине, раскинув руки, и, сдается, был мертв. Возле по полу катались, сцепившись, Павлик и Гаврила. Едкий дым уже заполнил пространство выше человеческого роста, опускался все ниже. Ластуха быстро огляделся и увидел открытый лубяной короб.

— Гриша, выволакивай!

Стрелец живо исполнил приказание, потянул короб к двери. Мамлей же схватил ушат с водой, стоявший на скамье возле печки, и выплеснул воду на драчунов.

Бусурман, еще не совсем придя в себя, первым вскочил на ноги.

— Геть отседа! — крикнул ему Ластуха. — Покамест не угорел!

— Сабля! — отвечал Павлик.

— Сабля уж на крыльце!

Сам Ластуха, впрочем, не был в этом уверен.

Павлик выбежал, кинулся к коробу, который Гришка уже тащил вниз по ступеням, стал из него выкидывать разнообразное добро, ругаясь самыми что ни есть гнилыми словами. Особливо честил Гаврилу — называл предателем, изменником, вымеском брыдлым, иродом бесстыжим и еще по-всякому.

— Думал саблю увезти, околотень бесов! И ищи его, свищи! Раздолбать его до требухи!

Стрельцы только переглядывались, удивляясь Бусурмановой памяти, в которой столько ласковых слов вместилось.

Ластуха же опустился на четвереньки и стал трясти Гаврилу.

— Уходим, уходим отседа, покамест заживо не сгорели!

— Сабля!

— Если она в коробе, то за нее не бойся! Бусурман вытащил!

— Бусурман?..

И тут случилось невероятное — Гаврила заплакал. Он корчился на грязном полу, закрывая лицо ладонями, всхлипывал, рычал, выл:

— О-ой, о-ой…