Сабля князя Пожарского

— А не отвяжусь! Когда ты ночью с княжьего двора сбежал — куда подался? Молчишь? Ну и дурак!

— Жаль, что меня там саблей не зарубили, — сказал Гаврила. — Хочешь, чтобы я оправдываться принялся? Да?.. А потом, как Чекмай, скажешь, что ты мне не веришь?!.

— Хочу знать! Да! Знать хочу! Знать! Разумеешь? Или вовсе оглох?

Павлик легко впадал в ярость, а тут и повод был подходящий.

— Знать?! Я побежал ту женку искать! Думал, она сарай подпалила и саблю вынесла!

— Ту, что жемчуг растеряла?

— Да!.. Царствие ей небесное…

— Это ее Туровер зарезал? — сообразил Павлик.

— Ее…

— И нашел? Ведь нашел?

Гаврила только рукой махнул.

— Гаврила, коли не ты вынес саблю — то ее вынесла княжна Васса. Подумай сам — как могла чужая женка ночью в суматохе найти дорогу в княжьи покои, да так, чтобы ее не заметили? — спросил Павлик.

— Вот и она твердила, будто саблю не брала!

— Так и не брала! А ты, выходит, за ней гонясь, в Троицкую пустошь забежал?

— Да не забежал я! Меня опоили и сонного сюда притащили! Князю назло!

— И пока спал — забрали у тебя нож?

— Забрали…

Издали за ними наблюдали Ластуха со стрельцами. Видя, что беседа вроде бы складывается, Ластуха одобрительно кивал. Но итога этой беседы Мамлей предвидеть не мог.

— Гаврила, побожись, что ты не соврал, — тихо сказал Павлик.

Гаврила вздохнул.

— И ты поверишь?

— Говори: коли соврал, покарай меня Господь. Прямо тут, на этом месте.

— Да на что тебе?

— Надобно!

Гаврила подумал и произнес:

— Коли я, как последний сукин сын, изменил князю, коли вынес саблю и отдал налетчикам, покарай меня Господь вот тут, сейчас, на этом месте, отправь в ад без покаяния! Жить, зная, что меня считают изменником, все одно незачем… А коли ты, Господи, не покараешь, так я сам… без исповеди и причастия…

Павлик внимательно глядел на него — дыхание отяжелело, черные брови сошлись, взгляд стал неподвижным. Последние слова Гаврилы словно повисли в воздухе. Они были — как зимой парок изо рта, повисели — и растаяли.

И Гаврила резко опустил голову. Пристальный взгляд Павлика был невыносим. Невыносим — но и не чрезмерно долог. Бусурман принял решение.

— Так! Стой тут!

Павлик побежал к Ластухе.

— Дядька Мамлей, где княжья сабля?

— К седлу моему приторочена…

Не успел Ластуха спросить, в чем дело, как Павлик уже был возле лошади, уже отцепил саблю и с ней опрометью понесся к Гавриле.

— На! Держи! Отдай Чекмаю! Понял?!. Ты отдай! Ты! Пусть он знает! Что ты ее!.. Понял, да?!.

Гаврила принял на вытянутые руки саблю в ножнах — и не выдержал, по щекам потекли слезы.

Вразвалочку подошел Ластуха, за ним — стрельцы.

— Саблю добыл Гаврила, — сказал стрельцам Мамлей. — Именно так — Гаврила. Он ее из поповского дома вынес, отняв у налетчика. Запомнили, братцы?

И дважды хлопнул Бусурмана по плечу.

Глава двадцать седьмая

Князь вышел на крыльцо — встречать победителей.

Чекмай все еще был недоволен Гаврилой, но коли молодец в бою добыл похищенную саблю — он пусть и отдает оружие хозяину.

Гаврила взбежал по ступенькам, обеими руками протянул саблю князю. А сказать ничего не смог — в горле пересохло.

— Благодарю, — молвил Дмитрий Михайлович. — Рад, что ты оказался верным и надежным. Награда будет.

Вслед за Гаврилой поднялся Чекмай.

— Коли угодно знать, как мы со стрельцами брали приступом Троицкую пустошь — расскажу. Но сперва — дело. Покормить молодцов с дороги, лошадей отправить на Конюшенный двор. Да наш Ермолай Степанович, — тут Чекмай улыбнулся, — обратную дорогу плоховато перенес. Хорошо бы Ягана Шварцкопа к нему позвать. Я же поеду в узилище Разбойного приказа — поглядеть, как там наши пленники.

— Сколько их?

— Более двух десятков, да еще девять, что ли, покойников. Покойников я велел отправить к съезжей избе Земского приказа — пусть бы их там показывали людям, пострадавшим от налетчиков. Может, кого опознают.

— Поезжай. И сразу же — обратно. А на поварне тем временем все приготовят для трапезы.

Гаврила первым делом побежал к матери и к сестрам. Настасья, уж на что была тверда духом, обняла его и заплакала — она не чаяла увидеть сына живым. Женщины, которых на княжьем дворе было немало, подслушивали мужские разговоры и пересказывали ей в меру своего разумения. Настасья не была дурой — при всей любви к Гавриле, своему первенцу, она не бежала к старому дому, не валилась в ноги князю и не выла, как Авдотья. Она затаилась и ждала, не веря, что сын — преступник, и молясь, чтобы это дело поскорее разъяснилось.

Выпроводив Дарьюшку с Аксиньюшкой и своего младшенького, она осталась с Гаврилой в светлице — и узнала, как сын женился и овдовел.

Гаврила без утайки все рассказал и в молодецком своем грехе повинился.

— Мы ее похороним честь честью, — сказала Настасья. — А малость погодя женим тебя. Вся беда оттого, что ты слишком долго холостым ходил. А все Чекмай! Все — по его милости! Он, видать, решил тебя при себе держать до седых волос! Ан нет, не выйдет! Сейчас никого слушать не стану, женю тебя!

— Так, матушка, я готов. Но сперва я должен помочь Чекмаю найти того, кто выкрал саблю…